Неотвратимость

Даже в прямом, открытом разговоре, который бывает с самим собой, и то стараешься как-то умалить свою оплошность, найти смягчающие обстоятельства — что тут приятного, когда приходится признавать собственную неправоту. Выходит, ошибался в своем отношении к Алексею Михайловичу? Но заместитель начальника отдела сам давал к тому немало оснований. Кто же он на самом деле, этот майор Вазин? Ограниченный придира-педант, отталкивающий от себя людей грубостью, бестактностью, неумной горячностью? А временами вдруг прорезается у него и тонкая наблюдательность, и искренне-благожелательное стремление подсказать, помочь, и обыкновенное участие ему бывает не чуждо. К тому же никак теперь не обойдешь и того факта, что он вовсе не из трусливого десятка. Алексей Михайлович спас ему, Павлу, жизнь. Не рассуждая, кинулся к бандиту, сам рискуя получить пулю. А смелость, как известно, — одно из величайших качеств человеческой души. Смелость и в самом узком, конкретном, и в самом широком смысле этого понятия. Без нее нет и не может быть ни подлинного благородства, ни самостоятельности характера, ни просто того, что называют обыкновенной порядочностью.

Задали вы мне задачу, уважаемый Алексей Михайлович! Но больше раздумывать над ней некогда. Скорее достать старые записные книжки Данковской и заново перелистать их. Вот она, эта страница. Бисерным почерком Данковской сделана запись: «Феля». И телефон указан. Да, в свое время Павел машинально скользнул по этой записи глазами, так как тогда еще Бронислава Казимировна не пришла в сознание и не шептала, судорожно напрягаясь, непослушными губами своих «Иля», «Эля».

Пелена таинственности вокруг происшествия в Колпачном переулке спала сразу, как только оперативники предприняли первые же меры по новому плану.

Все стало на свои места.

Феликс Янин на допросе держался так, как будто это не его в чем-то подозревали, а он имел основания сомневаться по крайней мере в объективности тех, кто его сюда доставил. Еще только через неделю будет восемнадцать, а лицо мятое, с безвольными, вялыми чертами. Одет с претензией на моду, но неряшливо: серый джемпер и такого же цвета узкие брюки в пятнах; белая нейлоновая рубашка стирана неизвестно когда; на пятке одного из ярких носков, выглядывавших из черных мокасин, виднеется дыра.

— Учишься?

Смешок.

— А зачем? Я и так имею свои полторы.

Объясняет: он киномеханик, крутит фильмы в заводском Дворце культуры и там же играет на аккордеоне во время танцев.

— Приводы случались?

— Так, по пустякам…

Не врет: в отделении милиции известен, но привлекался на самом деле лишь за мелкое хулиганство.

— Расскажи, что ты делал вечером восемнадцатого марта и где провел потом ночь.

Небрежно мотнул нечесаной каштановой гривой:

— Не помню.

— Тогда напомним мы. Вот заключение экспертизы. Первое: волос, найденный на подушке в комнате Брониславы Казимировны Данковской, принадлежит тебе. Второе: отпечатки пальцев на телевизоре, который ты так заботливо перевязывал простыней, — твои. Третье: чашка с остатками чая и мельхиоровая ложечка, что лежала на блюдце, тоже весьма услужливо сохранили кожные узоры, идентичность которых с твоими не вызывает никаких сомнений. Четвертое: кастет, изъятый у тебя при обыске, именно тот, которым ты ударил свою бывшую учительницу. Кстати, как ты ни отмывал кастет, электронный микроскоп помог найти на нем мельчайшие частицы крови. Анализ их неопровержимо свидетельствует, что это кровь Данковской. Достаточно? А теперь скажи: что тебя заставило покушаться на убийство беспомощной и доброй женщины?

Феликс жил с отчимом — мать умерла. Школу бросил. Отчиму было наплевать: чужой мальчишка, хорошо бы совсем убрался из квартиры. Рос озлобленным, ценил только волю, силу и деньги, считал, что они в жизни все. Среди сверстников считался вожаком. Рано начал курить, лихо пил. Читал мало, да и то по принципу, по которому смотрел фильмы: только о любви и о несгибаемых, о людях, которым все нипочем, которые все могут и все запросто одолевают — любые опасности и любых противников. И он, Феликс Янин, был таким «несгибаемым». За год переменил пять мест, ни за одну работу не держался. А чего же: хочу работаю, хочу нет; не нравлюсь — будьте здоровы.

О вечере 18 марта рассказывает так:

— Посмотрели с пацанами по телевизору отрывок из заграничного фильма, «Золотой зуб» вроде называется. Выпили как следует. Пошли покурить на Чистые пруды. Сели на лавочку и заспорили. В фильме один малый ударом в лоб порешил другого мужика. Я говорю: вполне возможно. А пацаны смеются. В кино, мол, все бывает. Я и побился об заклад на литр, что сделаю. Вспомнил Брониславу. Она меня чаем стала угощать. Все расспрашивала, чем занимаюсь да почему не учусь. Про картинку стала рассказывать, фотография с которой у вас на столе. Ей подарили только эту картинку, ну и плела чего-то про нее. А меня в сон начало клонить. Тогда я и… Стало противно, кровищи много. Завернул ее в скатерть. А сам немного поспал. Хотел взять телевизор, когда проснулся, а она в скатерти зашевелилась. Я и убежал.