Неожиданный визит

И вот, обработав все, что мне удалось выклянчить, я предложила в классе устроить карнавал. Из-за нехватки угля занятия велись в подсобном помещении пивной. Кто хотел заниматься в этой пивной, обязан был тогда, зимой 1945/46 года, приносить с собой по два угольных брикета в неделю. А кто хотел принять участие в карнавале, должен был принести еще один.

На празднике я была Дон Жуаном.

Перевод А. Рыбиковой.

ЧЕМОДАН, ИЛИ ФАУСТ НА КУХНЕ

Я выросла в доме, где книг не водилось. Родители мои управлялись с окружающей действительностью не словами, а трудом своих рук. Девизом моего отца было: «Не привлекать внимания!» Этот девиз служил и ценностным мерилом. Вещи, отклонявшиеся от среднего уровня — то есть, по его шкале ценностей, от идеала, — он называл «пижонскими», «дурацкими» либо «допотопными». А людей, отличавшихся от его идеала — то есть, в понимании Иоганна Зальмана, от нормы, — «сумасбродами».

Поскольку моя мать перед войной и во время войны не хотела больше иметь детей, а после войны было уже поздно, отцу пришлось распроститься со своей мечтой о наследнике и продолжателе рода и удовлетвориться моей персоной. Я казалась ему достаточно сильной, чтобы держать в руках инструмент, и слишком умелой, чтобы тратить время на книги. Когда мать вопреки его воле записала меня в девятый класс, он обозвал Ольгу Зальман «ненормальной», что для Иоганна Зальмана было самым грубым ругательством, когда-либо слетавшим с его уст.

Я доказала, что ценю мужество матери, тем, что старалась в его присутствии не делать уроков, связанных с чтением. На письмо он взирал снисходительно, а каллиграфию даже уважал, поскольку она, как и любое ремесло, требовала известных навыков. Писать самопишущей ручкой не бог весть как трудно, и отец называл такое писание «бумагомарательством». Самописки же в ту пору продавались только на черном рынке, а с чернильницей и ручкой-вставочкой отец еще мог примириться. Я пользовалась перьями «рондо». Предпочти я перья с острым кончиком, которыми можно было выводить буквы с нажимом и волосяными линиями, Иоганн Зальман уважал бы меня как мастера этого дела. Мастера из меня, однако, не вышло. Зато в другом мне удалось добиться его уважения. Я умела пилить и колоть дрова, приколачивать металлические дужки к каблукам ботинок, смазывать маслом замки, ставить колья для вьющихся бобов, печь пироги из дрожжевого теста, смазывать швейную машину, двумя способами обметывать петли, плести кружева на коклюшках, вязать на спицах: носки — по собственному разумению, другие вещи — по печатной инструкции, а также — вязать крючком, вышивать шерстью «под восточный ковер», ришелье, мережкой и елочным стежком. Мать умела экономить, смеяться, портняжничать, закатывать банки и готовить так, как готовили ее мать и свекровь. Пищу, приготовленную по поваренной книге, Иоганн Зальман именовал «пижонской». Подразумевалось, что нормальный человек есть такую пищу не станет и что она вредна для здоровья. А нормальный человек со здравым рассудком в нормальные времена по пятницам ест картофельные оладьи или творожники, по субботам — селедку и по воскресеньям — мясо. В первые годы после войны творог, селедка и мясо были редкостью. И матери пришлось придумать заменитель, чтобы отцу не пришлось отказываться от своих принципов. Вот она, рассмеявшись в очередной раз, и придумала псевдотворог, псевдоселедку и псевдомясо. Во всех трех случаях исходным материалом был картофель, который она выменивала в деревнях на наше постельное и столовое белье. Вскоре мы до того «прогорели», словно были настоящими погорельцами. Мать по этому поводу только посмеивалась. А отец комментировал состояние нашего быта кратким «гм!», означавшим одновременно удивление, изумление и возмущение. Еще более краткое «гм!» выражало пренебрежение, а долгое — похвалу. Самое протяженное «гм-м-м!» выдавало сомнение. Законченными предложениями отец изъяснялся исключительно с начальством или отдавая распоряжения. Вместо глагола «разговаривать» он употреблял звукоподражательный синоним «балаболить», подчеркивающий младенчески бессмысленный характер этой деятельности.

Иоганн Зальман решительно предпочитал словам инструменты. Дома он обходился одними междометиями. Для общения с женой и дочерью ему вполне хватало восьми: гм, ну, ха, пх, ну и ну, а-а, ах, тсс. Причем «тсс!» могло выражать не только приказ умолкнуть, но и требование взять гвоздь другого размера или же призыв к осторожности.

Матери для общения с Иоганном Зальманом вполне хватало смеха. Тихий смех выдавал иронию или несогласие, умеренный — одобрение или безразличие, громкий — покорность судьбе или возмущение, безудержный хохот — победу или поражение. От радости или боли мать так плотно поджимала губы, что верхняя выгибалась дугой, а на подбородке появлялись три ямочки.

То, что мать считала нужным со мной обсудить, вполне укладывалось в пятьсот слов.