Непал без вранья

— А что, если не секрет, в вашем списке? спрашивает Ася.

Клаудиа смеется, наклоняется к нам и заговорщически шепчет:

— Ну, я хотела бы еще разок заняться хорошим сексом.

Глава 16 Шаманы горных деревень

Мне ни разу не пришлось пожалеть, что я попала в Сагарматху, где беззастенчивая анатомия деревни позволяет наблюдать настоящий и первозданный Непал, со всеми его традициями и секретами, запрятанными подальше от стороннего любопытства. Один из секретов мне удается подглядеть в последнее полнолуние уходящей осени, когда Субасдай зовет нас с Камилем на шаманский шабаш.

И вот ночью, без фонариков, в свете тяжелой налитой луны, мы углубляемся в джунгли. В полном молчании и тишине петляем в темноте около получаса и наконец слышим музыку — дикую и устрашающую, а потом видим отблески огня. Нас встречают тени — зловещий авангард; они еще долго прыгают вокруг, пока мы ищем взглядом хозяев: задыхающихся в трансе шаманов, старых и молодых. Они скачут по кругу, прыгая с одной ноги на другую в такт, отбиваемый тарелками и барабаном, в который колотят с двух сторон мальчишки. Один из шаманов поет, но на привычную нам песню это не похоже. Скорее — набор нагнетающих завываний, разряжающийся криками, которые становятся все истошней и истошней. А вокруг этой компании сидят настоящие зрители. Они теснятся на земле и на ступенях одинокой, упрятанной в лесу шаманской хижины и во все глаза наблюдают за представлением. На лавках жмутся дети, укутанные толстыми стегаными одеялами, и кто-то уже уснул, а кто-то греет ладони над дрожащим огоньком свечи. Рядом с ними сидят старухи и курят длинные, теряющиеся в складках необъятных балахонов трубки. Дым из трубок завивает вокруг главного шамана причудливые узоры, наполняя еще большей загадочностью все его действия.

Он одет в голубую льняную робу и национальную шапочку топи, а на плечи наброшен старый пиджак. Шея его в многочисленных тяжелых бусах с колокольчиком, словно бы собранных из грецких орехов. В правой руке шаман держит бамбуковую тросточку, раздробленную и завитую на концах, а в левой — деревянную вазу, до краев переполненную водой. Этой тросточкой он черпает воду и обрызгивает ею зрителей и меня. И наконец, подскакивает, колотит в свою тарелку что есть мочи и убегает через хижину в джунгли.

— Это необъяснимо, но по всем частям света шаманы одинаковы, — делится со мной Камиль наутро. — Они не знают друг друга, никто никого не учил, а культура эта сложилась очень давно. Она древнее кастовой системы. Но везде происходит одно и то же: в Южной Америке, в Африке я видел что-то подобное. И это как будто бы и неудивительно. Мне кажется, в этом есть что-то корневое, гораздо старше и натуральнее человеческого учения. А может быть, и слова.

***

Всего через пару недель мне представляется возможность наблюдать это еще раз. Когда старушка Азур Ама заболевает, на выручку зовут шаманов-лекарей. И вот опять среди ночи я слышу знакомый мне звук тарелки, отбивающей ритм, и завывания, и я выхожу посмотреть, что происходит. На сей раз людей гораздо меньше. Вокруг шаманов и больной старухи, сидевшей чуть позади, под срубленной и установленной накануне пальмой, столпились всего пара дворов. К дереву привязан несчастный козленок — несложно догадаться для чего. Длинная нить протянута от ствола пальмы до самого шамана, сидящего напротив, и прячет свой конец под его шапочкой топи. Она нависает над выложенным рисом изображением человека, на груди у которого лежит искус — местный колючий овощ, на животе — цветок от побега тыквы, и ниже — монета. Церемония проходит быстро. Приносят красную пудру и ставят ею тику старухе, обмазывают монету, цветок, искус, пальму и козла. Читают молитву и тлеющим огарком, принесенным из дому, поджигают протянутую нить. Она лопается в одном месте, и ее поджигают в другом. Потом края связывают, выжженную сердцевину разрубают на части, а следом монету, цветок, искус, пальму и козленка. Палач, обмотанный в оранжевый платок (священный цвет в индуизме), оборачивается, и я узнаю в нем Макармаму, хозяина деревни.

За завтраком пересказываю все до мелочей.