Непарадигматическая лингвистика

• Иметь альтернативное значение. Старославянский: Аштє ключитъ сѧ въпасти въ вино ли въ масло ли въ ино єтєро.

• Выражать вопрос, то есть функционировать как вопросительная частица. Словенский: Je li res? Русский: Далеко ли от вас до вокзала?; Старославянский: Ты ли єси цєзаръ июдєискъ?

Безусловно общеславянской является тенденция употреблять эту частицу в косвенном вопросе. В современном русском языке отчетливо прослеживается движение к исчезновению этой частицы в прямом вопросе. То есть Я их спросил, были ли они когда-нибудь в Москве, но Вы были когда-нибудь в Москве?. Это сохранение ли в косвенном вопросе и исчезновение в прямом (интересно, что ли в прямом вопросе встречается иногда у русских эмигрантов первого поколения) подтверждает мнение Т. Гивона [Givon 1979] о том, что основные инновации в синтаксисе начинаются именно в главном предложении, тогда как придаточные еще сохраняют более старые значения и структуры.

Этимология li трактовалась в трех непересекающихся аспектах. Во-первых, эту партикулу возводили к детской речи (первые звуки), во-вторых (лингвисты старшего поколения), пытались возвести ее к индоевропейскому корню *uel – ’желать’, в-третьих, в этимологии известны дискуссии по поводу того, можно или нельзя объединять эту партикулу с lĕ.

В [ЭССЯ 1988] представлена. Описаны функции: как союз и как частица. Авторы считают, что славянское *li нельзя рассматривать в отрыве от *lĕ/*le. Авторы статьи согласны с мнением В. Н. Топорова о том, что в глубокой диахронической перспективе восстанавливается исходная ситуация с элементом l в модальной функции.

Необходимо в данном случае остановиться на позиции В. Н. Топорова, которую он высказывает в вообще непривычных для данного пласта больших статьях, посвященных балтийскому lai, рассматриваемому им с широких индоевропеистических позиций [Топоров 1984; 1984а]. Существенно в этих его статьях не столько обсуждение категориально-глагольных функций этого элемента в прусском и восточнобалтийском, сколько определение его отношения к неоднократно обсуждавшейся проблеме связи этого элемента и славянской частицы li, а также связи с польским le ’ лишь’. Существовала и концепция более широкого охвата, связи балтийских частиц со славянскими *li, *le, *lĕ. В. Н. Топоров присоединяется к концепции Эндзелина, согласно которой и балтийские, и славянские l-частицы восходят к и. – е. *le, *lē (с гласным не из дифтонга). Замечательно прозорливыми и в известном смысле поучительными являются высказанные здесь мысли В. Н. Топорова о том, что отсутствие точной опоры в сравнительно-исторических данных «может оказаться и несправедливым упреком, учитывая, что сам статус данного элемента, независимо от его происхождения, определяется соотношением входящих в игру факторов в каждом данном языке и той кардинальной синтаксической схемой фразы, которая актуальна для данного периода развития этого языка»[121] [Топоров 1984: 422]. И далее им высказывается мысль, которая могла бы быть эпиграфом к нашей книге: «Вместо того, чтобы ориентироваться на поиск единой и достаточно четко очерченной формы, в которой можно было бы видеть первоисточник всех остальных (или, по меньшей мере, форму, наиболее близкую к нему), в данном случае целесообразно сменить установку и считать именно этот хаос первичной (или ранней, или – еще точнее – периодически возникающей и в той или иной мере всегда присутствующей) ситуацией, из которой только и можно определить – поневоле обобщенно и лишь с определенной степенью вероятности, – каким образом из флуктуирующей совокупности фактов выделился и подвергся категоризации элемент» [Там же: 426]. Таким образом, по мнению В. Н. Топорова, имеется комплекс славянских фактов, близких к балтийским, а именно: комплекс элементов на -l-, «который объединяет в себе самые разнородные факты по степени их семантической наполненности и грамматичности, не говоря уж о различиях в вокализме: не только *lě и *le, но и *li, которое позволяет предположить для предыдущего периода наличие  (*loi или *lei )»  [Там же: 427][122].

7. Седьмой партикулой в этом ряду мы считаем ne. Эта некоторая неуверенность нашей таксономии будет объяснена в конце статьи, посвященной этой партикуле. Она имеет довольно большое число фонетических вариантов: ne, пё, nie, nja, na, na’a, ny, ne и т. д.

● Основное ее значение – негация. При этом возможна сентенциальная негация: чешский: Byls tam? Ne!; ст.-польский: Tako bądź wasza mowa «Jest tako jest, nie, nie jest tako»; болгарский: Ште дойдеш ли? – Не! и под.

● В некоторых славянских языках эта партикула выполняет функцию переспроса, ср. чешский: To je divné, ne?[123]