Непечатные пряники

Первые несколько десятилетий городской лукояновской истории протекли незаметно. Не происходило ничего. Хоть иди штурмом брать Арзамас или объявляй себя республикой. Даже куры по улицам бродили так же медленно, как и тогда, когда были сельскими, а не городскими. Вили веревки, плели лапти, рогожи, делали деревянные бадьи, тележные колеса, жгли уголь, шили армяки и поддевки. К царскому столу не поставляли, кроме поташа, ничего… Впрочем, веревки у лукояновцев выходили отменные и славились на всю губернию и даже за ее пределами, но посылать их к царскому столу все же не решились. Мало ли как могут понять в Петербурге…

В мае восемьсот шестнадцатого года, ровно через тридцать семь лет после того, как по екатерининскому указу Лукоянов стал уездным городом, он сгорел. Не весь, но на две трети. Из почти трехсот обывательских домов сгорело двести. Кроме домов сгорели деревянная церковь с колокольней, все хлебные магазины с семенным зерном, соляные магазины, в которых хранилось сорок шесть тысяч пудов соли, и цейхгауз с оружием. Пожар был в мае. Как лукояновцы пережили зиму семнадцатого года… Набились ли как сельди в бочки в оставшиеся дома или разъехались по окрестным деревням или рыли землянки… Ровно через год после страшного пожара, в мае семнадцатого года, сгорели оставшиеся дома и здания всех присутственных мест с документами. Хорошо еще, что пожарным удалось вытащить живыми из горящей тюрьмы арестантов. Как говорил по другому, но тоже печальному поводу персонаж одной из пьес Уайльда, «потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих похоже на небрежность».

Нижегородский губернатор, узнав о том, что Лукоянова больше не существует в самом прямом смысле этого слова, повелел перенести столицу уезда в село Мадаево в двадцати пяти верстах от пепелища. Лукоянов был разжалован в село, а Мадаево стало городом. Всем лукояновским чиновникам было предписано немедля переехать в Мадаево и там приступить к исполнению своих служебных обязанностей. Чиновники, не посмев ослушаться, переехали, но через восемь месяцев так запросились из этой лесной глуши обратно на родное пепелище, что написали прошение императору Александру Первому о том, что условий для их работы никаких, жить приходится в курных избах и козы, оставленные бабами без присмотра, жуют гербовую бумагу. Прошение было составлено так умело, что уже через четыре месяца пришел высочайший указ о возвращении столицы в Лукоянов, возвращении ему статуса уездного города и переезде из Мадаева всех чиновников. Мадаевских баб обязали внимательнее присматривать за козами, а вот нижегородского губернатора отставили. Вдруг выяснилось, что при нем в губернии расцвело мздоимство, и даже он сам был уличен в том, что во время войны с французом брал взятки за откуп от воинской повинности и присваивал казенные деньги от сиротского довольствия. То есть взятки-то он брал давно и расхищать начал тоже не вчера, но лукояновские пожары осветили всю эту его противозаконную деятельность таким ярким светом, что… будь ты хоть трижды губернатор, а связываться с чиновниками не стоит. Себе дороже выйдет.

Лукоянов отстроили быстро – года за три. Потом еще десять лет прошло в полудреме. Впрочем, за это время был построен каменный Покровский собор, колокольный звон которого был слышен на двадцать верст в округе, а в двадцать седьмом году было открыто двухклассное уездное училище. Первое в городе. Достоин упоминания и тот факт, что в городе с двадцатого по двадцать четвертый год с двух до шести лет прожил будущий писатель Мельников-Печерский. Увы, отец его увез в двадцать шестом году вместе со всей остальной семьей в Балахну, а проживи он здесь еще шесть лет, мог бы встретиться с Пушкиным, который проезжал через Лукоянов по пути в Болдино. Он мог бы погладить смышленого мальчонку по голове и подарить ему каменный мятный пряник, который Наталья Николаевна сунула своему жениху в дорожную сумку с едой еще в Москве. Теперь этот пряник занимал бы почетное место в экспозиции Лукояновского краеведческого музея и директор музея Мельникова-Печерского в Нижнем изводил бы директора Лукояновского музея просьбами предоставить пряник для выставки, посвященной юбилею писателя, а директор Лукояновского музея писал бы письма в областное Министерство культуры с просьбой оградить пряник и на витрине держал бы муляж, а настоящий пряник прятал бы в сейфе, где его погрызли бы мыши, и приехала бы комиссия…

Пушкин останавливался в номерах при трактире местного булочника купца Агеева, что на улице Пушкина. Помылся в большой деревянной кадушке, поспал, поел в трактире горячих агеевских калачей с маслом, напился чаю с густыми сливками, послушал музыкальную машину, посмотрел с тоской на соседний стол, где пехотный поручик обыгрывал в штосс какого-то елистратишку, вздохнул, приказал подать себе на посошок рюмку лукояновской горькой и укатил в Болдино.