Неплохо для покойника!

— Такой ты и должна быть! Не замороженной, сухой и чопорной, а именно такой! — изрек мой дружок и неожиданно попросил:

— Ань, плесни водички. Только не на голову!

Я принесла ему ковш воды и, отдав в руки, наблюдала, с какой жадностью Мишка припал к его краю.

— Ну надо же! Вроде как век не пил! — подивилась я неуемной жажде приятеля.

— Да! Вкусно. Спасибо! — Он отставил ковшик в сторону и внимательно на меня посмотрел:

— А ты чего приперлась-то? Мы же договорились, что встретимся тогда, когда возникнет необходимость.

— А она как раз и возникла, — прозвучал мой ответ, и не без ехидства было добавлено:

— А у тебя, полагаю, эта самая необходимость возникла бы нескоро…

Уколов его в очередной раз, я выложила на колени магнитофон и продемонстрировала ему запись, которую с таким вниманием до этого слушала Валентина. Но, в отличие от нее, Михаил прослушал все до конца. Более того, он несколько раз просил перематывать ее обратно и вновь настороженно вслушивался в ничего не значащие фразы.

Когда же, потеряв терпение, я отключила магнитофон и, сунув его обратно в сумку, сердито уставилась на Мишку, тот неожиданно свел брови и сурово спросил:

— Где ты его взяла?

— Чего? — опешила я от неожиданности.

— Магнитофон. Такая техника в магазине не продается…

— Ты чего, Мишка? Всю память пропил? — захлопала я ресницами. — Это же ты его мне подарил! Еще когда в своей фирме трудился!

А я его немного усовершенствовала, спрятав в сердцевину книги…

— Может быть, но я что-то не помню. Но не это сейчас важно…

— А что?

Михаил пригладил растрепанные волосы, заправил рубашку под ремень брюк и разразился такой гневной тирадой, что я от неожиданности потеряла дар речи. По его рассуждениям выходило, что я по меньшей мере достойна сурового порицания, ну а по большей — по мне плачет тюрьма…

— Ты это.., того! — покрутила я пальчиком у виска. — Говори, да не заговаривайся!

— Анька! — совершенно серьезно начал Мишка. — Мне ни черта это не нравится! —Ты судья! И все твои действия должны быть правомерными и не противоречить нашему российскому законодательству!

— Ну, и что дальше? — прервала я его напыщенную речь. — Я уже сегодня слышала, что я являюсь олицетворением и так далее… Нового мне что-нибудь выдай…

— А новое то, что, наверное, зря я согласился во всем этом участвовать.

— Почему?

— Потому! — огрызнулся он и насупился. — Потому что, хочешь ты того или нет, но это твое расследование обязательно толкнет тебя на неблаговидные поступки. Эта запись, кстати, не санкционированная прокурором, тому подтверждение. А тебе эти самые поступки совершать нельзя! В ходе твоего расследования ты обязательно преступишь закон! Пойми ты это!

Я его, конечно же, понимала. Ох, как я его понимала! Но кто захотел понять меня? Кто просыпался вместе со мной в холодном поту, увидев во сне фрагменты своего мужа, на опознание которых меня привезли в морг? Кто вместе со мной бился лбом о стену, пытаясь найти виновника его гибели?

Нет! Конечно же, я не была одинока! Мне помогали, поддерживали, вели расследование.

Но все это было в соответствии с «процессуальным порядком», как изволили мне объяснить. И перевернуть этот самый порядок с ног на голову никто не хотел, да и не мог. Мне долго объясняли, терпеливо выслушивали, но дальше этого дело не шло. И препятствием этому был Закон, на страже которого стояла и я…

— Ань, ты слышишь меня? — привстал со своего места обеспокоенный моим задумчивым видом Мишка.

— Слышу… Но отступать не хочу! Потому что я не могу больше с этим жить!

— Но может случиться так, что тебя дисквалифицируют! — попытался он нажать на меня.

— Пусть! — упрямо заявила я.

— И ты все равно ничего не добьешься, — продолжил Мишка.

— Пусть! Но я не буду жить с вечным чувством вины, что не нашла убийцу! Видел бы ты на похоронах глаза его дочери! — Нервы мои наконец не выдержали, и я заплакала. — Не могу больше, Мишка! Просто не могу! Я должна что-то делать!

— А почему именно сейчас? Почему не раньше? В то время, когда шло следствие? — совершенно искренне изумился он.

— Потому, что только сейчас я нашла в себе силы! Потому, что до сих пор была как сомнамбула!

Я еще что-то лопотала сквозь слезы о своем душевном надломе, в котором прожила последние полгода, о том, что только сейчас ощутила в себе силы для того, чтобы жить. А когда Мишка опять попытался что-то толковать мне о профессиональной этике, я послала его к, черту.

— В общем, если не хочешь мне помогать, все, ухожу! — выдала я напоследок и в самом деле пошла к выходу.

— Постой, — Мишка ринулся за мной следом, запутался в пододеяльнике и грохнулся на пол. — Ох! Все из-за тебя! Никогда не думал, что ты такая взбалмошная баба!

Пожалев бедного Мишку, который вкупе с похмельем еще и больно ударился локтями, я вновь уселась на табуретку и выжидательно уставилась на него. Он попыхтел, посопел, бросив пару укоризненных взглядов в мою сторону, и, наконец, изрек:

— Не думаю, что этот самый Алейников и есть любовник твоей Антонины.

— Почему?