Непобедимая

Короче говоря, мне необходимо было задержать нарушителя. Прямо до зарезу. Мечтал я об этом и в свободное время и в несвободное тем более. Лежу, бывало, в секрете, смотрю на сопредельную сторону в темноту, до ломоты в глазах смотрю, ловлю ноздрями всякие лесные запахи, слух напрягаю: ну иди же, мол, сюда, милый, я тебя давно жду…

Так я ждал «своего» нарушителя. И дождался-таки.

Произошло это точно, как в приключенческом рассказе или в кинофильме. Была зимняя вьюжная ночь; луна мчится в облаках, как угорелая, ветер со свистом прочесывает лес, наметает сугробы. Ели машут лапами, будто хотят схватить меня и моего напарника Андрея Воронова. Мы с ним обходили вверенный нам участок. С трудом шли, наваливаясь на ветер, а он лупил нас по лицу, рвал маскхалаты.

Выбрались мы к перелеску и остановились возле толстой сосны — в дупле у нее имелась точка телефонной связи. Привалились к стволу, стоим, прислушиваемся.

Андрей шепчет мне:

— Вот чертова ночка! Самая лафа для нарушителя…

Только он это сказал, как в глубине перелеска кто-то вроде раскашлялся.

Должно быть, мы это одновременно услышали с Андреем, потому что он вцепился мне в руку, как клещами.

— Тс-с-с-с… — приказываю. — Ложись.

Затаились мы под сосной, смотрим и слушаем. Видим, пробирается между деревьями самый что ни на есть нарушитель; идет с чужой стороны. Прямо на нас прет, торопится; провалится в сугроб, упадет, поднимется и дальше — от куста к кусту, от ствола к стволу переметывается черной тенью. И луны не боится, черт!

Я подал знак. Мой напарник меня без слов понимает. Отползли мы друг от друга в разные стороны, залегли под елками, замерли. И едва наш ночной гость эту засаду миновал, тут мы его и взяли в оборот. В общем, он и пискнуть не успел, как мы ему связали руки, перевернули на спину и обыскали с ног до головы.

Оружия, кроме перочинного ножа в кармане полушубка, при нем не нашлось и документов никаких. А вещей — только кисет с табаком, спички и носовой платок. Это мне сразу показалось подозрительным: вдруг этот — для отвода глаз, а настоящий волк уже проскочил? Вот был бы номер!..

Пока я осматривался, нарушитель пришел в себя; кашляет, трясет кудлатой головой, будто хочет сказать что-то и не может. Только таращит испуганные глаза. А лицо у него бледное, небритое.

Я приказываю:

— Встать!

А он сидит в снегу и говорит что-то, а что говорит — не поймешь. Только и удалось мне разобрать: «Пан солдат! Милости прошу, пан солдат…» А сам давится словами, путает польские и русские, и трясет его, как в лихорадке.

Я приказываю:

— Встать! Объясняться будете на заставе.

Тут он разом вскочил на ноги и закивал:

— Застава, застава! Прошу милости, пан солдат…

Ну, не буду приводить излишние подробности. Дальше мы действовали, как положено. Связались с дежурным по телефону, вызвали тревожную группу. Словом, доставили нарушителя благополучно. На заставе нас уже ждали старший лейтенант Березкин и капитан Малышев. Тот ходил по своему кабинету из угла в угол, и вид у него был спросонок довольно неприветливый.

По дороге к заставе я все время репетировал про себя, как буду сдавать задержанного. Представлял не без удовольствия, как замру на пороге кабинета: дескать, товарищ капитан, докладывает рядовой Корешков: на вверенном нам участке мною и рядовым Вороновым обнаружен и задержан нарушитель государственной границы… Капитан пожмет мне руку, спасибо, мол, за службу. А я отчеканю стальным голосом: «Служу Советскому Союзу!»

Так я представлял себе это. Но на деле получилось иначе. Нарушитель испортил мне, как говорится, всю обедню. Едва я привел его в комнату, он рванулся к капитану: «Пан офицер, пан офицер!..» — и затараторил по-своему. Я и рта раскрыть не успел. Стою столб столбом и жду, что дальше будет.

А дальше было вот что: Олег Федорович послушал, оглядел нарушителя и попросил старшего лейтенанта:

— Товарищ Березкин, переведите, что говорит этот человек.

И старший лейтенант перевел:

— Этот человек говорит, что он польский гражданин Юзеф Рузовский, живет у самой границы. По его словам, у него внезапно заболела жена, требуется неотложная медицинская помощь, а в деревне у них только старик фельдшер. До ближайшей больницы сорок километров, дороги заметены снегом, а сюда — совсем близко. Вот он и решил просить помощи у советских друзей. Так он говорит.

— Спросите у него, знает ли он, что полагается за незаконный переход государственной границы?

Старший лейтенант спросил и опять перевел:

— Он говорит: фельдшер сказал, что жена может умереть.

Пока шел этот разговор, я глядел на поляка. Он чуть держался на ногах от усталости — длинный, худой, спина сутулая, и мне, откровенно говоря, стало жаль этого нарушителя. Я готов был поверить ему, уж очень открыто и с надеждой смотрел он на капитана.

Может быть, эти чувства довольно ясно отражались на моем лице, потому что капитан вдруг строго поглядел на меня.

— Рядовой Корешков, доложите, — говорит, — что найдено при задержанном и какое он оказал сопротивление?

Я смутился и ответил не по форме — торопливо и совсем не стальным чеканным голосом, а просто ответил: