Непобедимая жара

— Его напарник, — уверенно ответила Никки и хотела было назвать имя, но Рук опередил ее:

— Эдди Хоторн.

— Как ты узнал об Эдди?

— И ты еще называешь себя подругой писателя? Есть такая маленькая штучка, Никки, называется интернет-поисковик. Я нашел множество ссылок с историями об отваге этой парочки со времен, когда они служили патрульными и детективами. Если бы они продолжали работать вместе после получения золотых жетонов, это была бы по-настоящему крепкая дружба.

— Однако Эдди уволился из полиции и переехал в другой город. — Воспоминание вызвало у Никки улыбку. — Я была на его прощальной вечеринке.

— Шестнадцатого июля две тысячи восьмого. — Он показал на ноутбук. — Замечательная штука «Google».

Рук нажал на несколько клавиш, и принтер ожил.

— Что там, уровень холестерина у Эдди Хоторна?

Рук взял из лотка две страницы и, подойдя к Никки, протянул ей одну:

— Это наши посадочные талоны. Такси из «Ла Гуардии» заберет нас через полчаса. У нас ланч с Эдди во Флориде.

Как только они вышли из здания аэропорта в Форт-Майерсе, Эдди Хоторн подъехал к тротуару на своем «меркьюри маркизе». Он вышел из машины, крепко обнял Никки, и, когда отпустил ее и посмотрел ей в лицо, глаза у нее заблестели так, как не сверкали уже очень, очень давно.

Хоторн отвез их в мексиканский рыбный ресторанчик, расположенный к западу от федерального шоссе 75, неподалеку от Дэниэлс-Парквэй.

— Хорошее местечко, и к аэропорту близко, так что вам не придется потеть, чтобы успеть на обратный рейс, — объяснил он.

Они сидели на улице, за столиком под навесом, защищавшим их от палящего полуденного солнца. Сначала Эдди и Никки вспоминали погибшего друга.

— Мы с Чарльзом служили вместе так долго, что люди смотрели на нас как на одно целое. Как-то я проходил мимо нашего сержанта — один, понимаете, — и вот он смотрит прямо на меня и говорит: «Привет, ребята». — Старый полицейский рассмеялся. — Да, так оно все и было. Хоторн и Монтроз, шип и роза,[102] это были мы, черт побери. — Эдди Хоторна, казалось, больше интересовали воспоминания, чем прекрасная еда, поэтому Хит и Рук просто слушали, наслаждаясь свежей рыбой, зажаренной на решетке, и теплой погодой. Когда разговор зашел о жене Монтроза, лицо старика помрачнело. — Это было ужасно. Никогда не видел, чтобы муж с женой были так близки, как они с Полеттой. Это любого может подкосить, но он… Чарльз стал совершенно другим, он был опустошен, я знаю.

— Вообще-то я хотела поговорить с вами о нем, то есть о том, что произошло за этот год, — сказала Никки.

Бывший детектив кивнул:

— А я и не думал, что вы летели через всю страну ради того, чтобы выпить орчаты.[103]

— Нет, — согласилась она. — Я пытаюсь выяснить, что произошло с кэпом.

— Вряд ли тебе удастся. Это какая-то бессмыслица. — Губы Эдди дрогнули, но затем он выпрямился и усилием воли сдержал себя.

Рук заговорил:

— Вы общались с ним после гибели жены?

— Ну, могу сказать, что пытался — много раз. Я летал на ее похороны, разумеется, а после похорон мы полночи сидели и разговаривали. На самом деле больше сидели, чем разговаривали: как я сказал, я пытался, но он как будто окаменел, вот здесь. — Эдди ткнул себя пальцем в левую сторону груди. — И это понятно.

— Нет ничего необычного в том, что после подобного удара человек чувствует себя так, словно его придавило скалой, — заметила Никки. — Но даже сильное горе отступает, и потом большинство людей выходит из депрессии. После этого ощущаешь прилив свежих сил, пробуждение.

Эдди кивнул своим мыслям.

— Да, верно, а ты откуда знаешь?

Рук легко коснулся под столом пальцев Никки.

Хоторн продолжил:

— И вот где-то три месяца назад он меня удивил: неожиданно позвонил, и мы поболтали. О старых временах, знаете, все такое. Но мы уже сто лет не говорили так долго. Потом Чарльз рассказал, что плохо спит, всю ночь его одолевают разные мысли. Я посоветовал ему заняться боулингом, он просто ответил: «Ага, хорошо» — и продолжил про бессонницу.

Потом он спросил меня: «Эдвард, а тебя никогда не тревожили старые дела?» Я ответил: «Вот черт, приятель, а почему, по-твоему, я ушел из полиции?» Мы посмеялись, но он снова заговорил об этом, словно бередил старую рану. Наконец Чарльз сказал, что все больше и больше думает о работе, о том, что уже не знает, зачем работает, зачем живет. И даже сказал — представь себе, — что уже не уверен в том, что хороший коп. Ты можешь в это поверить?