Непобедимое солнце. Книга 2 (мини-обложка и разделение на главы)

«А что такое тишина? – думала я. – Это не самостоятельная вещь. Просто отсутствие звука. Никакой отдельной «тишины» нет. Волчара Винс правильно говорил, что наши слова указывают только на наши собственные выдумки. С другой стороны, тишина – это то, с чего начинается любой звук и чем он кончается. Откуда он происходит и куда возвращается. Если бы у звуков был бог, им была бы тишина… Тишина, темнота, покой. Они есть? Или их нет? Наверно, для них «быть» или «не быть» – одно и то же. Им ничего не нужно, даже свидетель… Или нужен? Без свидетеля, наверно, нельзя. Кому тогда будет тихо, темно и спокойно? А ведь правда, когда тихо и темно и мысли уже не шевелятся – для кого тогда тихо?»

Наоми положила ладонь мне на плечо.

– Скажи, – прошептала она, – ты презираешь женщин, которые делают это с мужчинами за деньги?

– Нет, – сказала я. – Я презираю женщин, которые делают это с мужчинами бесплатно.

Мы поцеловались. Целовать ее было как есть прохладный, свежайший и сладчайший арбуз в жаркий день. Наоми включила телевизор. Я даже не заметила, что этот прибор стоит возле кровати.

Шел какой-то кубинский фильм. Обняв ее, я некоторое время наблюдала за экраном в ложбинке между ее плечом и шеей.

Испанский был непонятен, но тема проступала ясно: единство спецслужб и народа в борьбе против коварно затаившегося врага. Старый седенький барабанщик из джаз-банда, портовый рабочий в лохматой рванине, усатый многодетный шофер, развозящий молоко – все понимали, знали, помнили и зорко переглядывались, еле заметным кивком сообщая друг другу и зрителю, что враг узнан и его наивная попытка обдурить бдительного и понимающего свой национальный интерес гражданина в очередной раз провалилась.

Такие фильмы, впрочем, сейчас снимают и в Голливуде.

– О чем ты думаешь? – спросила Наоми.

– О музыке, – сказала я.

– Какой?

– Я все время слышу какую-то мелодию. Песню. Очень знакомую, но не могу понять откуда.

– А где ты ее слышишь?

Я пожала плечами.

– Иногда доносится. То ли из соседнего окна, то ли с другой стороны улицы. Непонятно. Я думала, это из какого-то сериала…

– А можешь напеть?

Я попробовала, и получилось так плохо, что Наоми засмеялась.

– Другие ее слышат? – спросила она.

– Хороший вопрос, – ответила я. – Не знаю. Рядом никого не было, чтобы спросить.

– Наверно, – сказала Наоми, – это Главная Песня.

Она выговорила эти слова так, словно их следовало писать с большой буквы.

– Что это такое?

– Есть такая сказка, – сказала Наоми. – Мне ее рассказала мама. А ей – муж, который был поэтом.

– Твой папа?

– Нет. Ее муж. Может быть, он выдумал эту сказку сам. Больше я нигде не слышала.

– О чем она?

– О том, что все вокруг – это песня. Ты, я, небо, море, земля. Все вообще, весь мир. И мы тоже часть песни. Редко-редко нам разрешают про это вспомнить. Но потом мы забываем опять.

– Почему?

– Чтобы песня могла звучать дальше.

– А кто ее поет?

Наоми улыбнулась.

– Бог. И слушает тоже он. Как одинокий путник, который идет по дороге и что-то мурлычет, чтобы было веселее. Только в случае с богом это реально одинокий путник. Просто совсем.

– Почему?

– Потому что он не может создать другого бога. Он один настоящий, и он уже есть. Сколько ни гуляй по придуманным дорогам, никого другого не встретишь. И поэтому он напевает эту песенку.

– Зачем? – спросила я.

– Чтобы забыться и увидеть вокруг мир, где есть кто-то еще. На самом деле это просто песенка, которую он поет. Но поскольку ее поет бог, она волшебная и слышит сама себя. Вернее, думает, что слышит сама себя, а бог вообще ни при чем и его даже нету. А есть только эта песня и все то, о чем она. Вот такие песни нравятся богу.

– Красиво, – сказала я. – А где сейчас муж твоей мамы?

– Он с двумя друзьями уплыл во Флориду. На лодке. И утонул по дороге. Он был из этих, гусанос[20].

– Извини, – сказала я.

Наоми засмеялась.

– Да мне-то что. Вот мама горевала, да.

– А мы тоже слышим эту песню? – спросила я.

– Для нас это не песня. Это мы сами. Но если тебе повезет, ты можешь услышать ее именно как песню. И тогда ты вспомнишь, что ничего, кроме счастья, в жизни нет.

– Серьезно? А почему в жизни нет ничего кроме счастья?

– Потому что жизнь кажется страшной и безвыходной, но на самом деле все проходит. Все проходит, все исчезает, ничто не может удержать нас в плену. Ни горе, ни радость. Даже мы сами на это не способны. Мы не можем стать для себя тюрьмой, хотя стараемся изо всех сил. Это свобода. Это счастье.

Интересно, подумала я, что ответила бы Кендра?

– Да, – сказала я. – Мы не можем стать для себя тюрьмой. Зато у вас на Кубе я видела пару ребят, которые вполне могут. В смысле, стать тюрьмой. Да и у нас в России таких хватает.

Наоми засмеялась опять. Мне нравилось, как она смеется.

– Хорошую историю придумал твой папа, – сказала я. – То есть, сорри, муж твоей мамы. А у нас верят… Ну, я не особо разбираюсь в нашем культе, но смысл, по-моему, в том, что бог нас создал, чтобы мы его славили. Пели ему всякие осанны и эти… литургии.

– Зачем богу надо, чтобы про него пели? Мы сами его песня.

– Священники говорят, ему хочется, чтобы мы его любили. И не шли против его воли.