Непобежденная. Ты забрал мою невинность и свободу, но я всегда была сильнее тебя

Хотя любые занятия в темнице казались бессмысленными, мне все сильнее хотелось рисовать и писать стихи. А летом у меня появилось новое увлечение. Я попросила Виктора принести мне клей, цветную бумагу и целлофан. Поначалу он проворчал что-то невнятное, и я решила, что мне их не видать, но через несколько дней все же принес то, что я просила. И я принялась клеить маленькие домики и отделывать их изнутри. Мебель, которую я расставляла по комнатам, была крохотной, всего несколько сантиметров. Сами домики редко были больше десяти сантиметров в ширину и высоту. Сначала, как настоящий строитель, я закладывала фундамент дома, потом возводила стены и оклеивала их обоями, а затем принималась за мебель. Фасад я делала из прозрачного целлофана, чтобы можно было заглянуть внутрь. Строительство этих домиков было сродни созданию настоящего дома. Я нашла новый способ сбежать от мрачной реальности заточения. Мое детство оборвалось внезапно, но я сумела продлить его с помощью игрушечных зданий, заменивших дом, которого у меня больше не было. Я не могла смириться с тем, что мой мир сжался до шести квадратных метров в шести метрах под землей, и изобрела собственный маленький мир. Я строила его из акварельных пейзажей и картонных домиков, где воображаемые люди жили прекрасной, счастливой жизнью. Занимаясь строительством, я мысленно возвращалась домой, и это помогало мне переживать эмоции, о которых я позже писала в стихах.

Наткала зима ниток из снега
И связала мне свитер просторный.
Я смотрюсь словно в зеркало в небо,
Замерев от земного восторга.
Несказанно он мягок и нежен
Своим пухом, прильнувшим мне к коже.
Пусть твердят, что такая одежда
На планете Земля невозможна.
Сотни петель она завязала,
Между спиц натянув свою пряжу,
И мне свитер из снега связала
И, даст Бог, не один еще свяжет.
Я кружусь под ее снегопадом,
Не покрытая шалью, босая.
А прохожие мрачные взгляды
На мой облик украдкой бросают.
Опостылело в душ миллионах
Из-за сходства слепого теряться,
Хочу каждому став незнакомой,
Из толпы заводной выделяться.
Пусть хотя бы тот свитер из снега
Мне поможет своей новизною.
И под солнцем, разбуженным небом,
Постепенно растает весною…

Виктор приносил нам журналы. На обложке одного из них красовалась сценка из моего любимого мультфильма. Она мне так понравилась, что я нарисовала ее на стене нашей камеры. А потом я принялась за другую стену – нарисовала улыбающееся солнышко и облака, плывущие по синему небу. Я хотела напомнить нам про внешний мир. Эти картины не давали скатиться в пропасть отчаяния. Однако за несколько месяцев мои рисунки пожрала плесень, и вскоре стены стали еще более мрачными, чем до того, как я их расписала.

Ежедневное насилие продолжалось. Еще одно лето наступило и кончилось. В дни рождения близких я писала им стихи. Я поздравляла их и обещала, что когда-нибудь вернусь, но не видела никакой возможности для бегства. Иногда Виктор позволял нам постоять в «прихожей» и подышать свежим воздухом, но люк находился на уровне моей груди, и выскочить я никак не могла. Если же даже мне удалось бы выбраться, мне не хватило бы сил, чтобы сбежать. Выводя меня в сад, Виктор крепко держал меня за руку, давая понять, что я в полной его власти. Любые попытки сбежать были бесполезны и привели бы лишь к жестокому наказанию. Я должна была подчиняться ему, постепенно лишаясь человеческого достоинства. Сотни раз я лежала под этим мужчиной, пока он насиловал меня. Чаще всего в это время я представляла, что нахожусь где-то далеко, а вместо меня под Виктором лежит женщина с моих портретов. Но иногда я представляла, что у меня в руке пистолет. Я думала, как приятно было бы застрелить этого человека. Я бы показала ему пистолет и насладилась бы выражением ужаса на его лице. А потом я нажимала бы и нажимала на курок, пока не вышибла бы ему мозги. Я так хотела, чтобы зеленая комната стала красной от его ядовитой крови.