Непобежденные

Ради этих слов и отважился отец Викторин на проповедь о терпении. Конца гонениям на верующих не предвиделось. Охота на священников и на бывших кулаков прекращена, но, скорее всего, только потому, что сажать стало некого.

Впрочем, была еще одна причина, вынудившая отца Викторина учить терпению. Отец Викторин прощался с прихожанами, со службою. Фининспектор обложил священников налогом столь обременительным, что содержать двух батюшек или даже батюшку и диакона стало невозможно.

Отец Викторин – протоиерей, настоятель, среди его наград – серебряный наперсный крест, но он уступил место отцу Николаю.

Дело решилось два дня тому назад. Виктор Александрович Зарецкий уже ходил на курсы, учился на бухгалтера. Прихожане пока что не знали этого.

Из храма отец Викторин вышел в пиджаке, он и рясу снял. Привычно благословлял женщин, подходивших к нему, но душа криком кричала: «Кто ты, оставляющий овец среди волков? Разве имя твое не пастырь?»

Тут только голову опустить. Не заплатив налога, он окажется в тюрьме в тот же день, как отслужит хотя бы одну службу.

Стоит ли беречь себя?

Отец Викторин смотрел на прорехи в облачках. Изумительная, праздничная синева. Положа руку на бороду – бороду придется сбрить, – стоял перед Людиновом, как на суде.

Женщины, одинокие и с детьми, в основном с девочками, складывали руки, он молитвенно благословлял и кланялся.

Потом все они поймут эти его поклоны.

Наконец остался один. Странное положение. Скорее всего, он не сможет ходить в церковь, потому что его пребывание там наверняка произведет смуту в прихожанах.

Сказал вслух:

– От сана я не отрекся. Господь, сладчайший Иисус Христос, не оставит священника без служения.

Прошел в палисадник пока еще своего дома, смотрел на молодые деревца яблонь, вишен.

– Придет час, и покроются цветами.

Хлопнула, как выстрелила, калитка.

Нина.

По сердцу тепло волною: такая же, как вишенка.

Увидела отца, подошла, сверкнула глазами:

– Папа, это невыносимо!

– Что произошло?

– То, что происходит каждый день. За мной шли трое балбесов и пели дразнилку. На всю улицу орали!

Отец Викторин потупил голову и вдруг спросил:

– Как же они тебя дразнят?

– А вот так! – и пропела отцу в лицо:

Гром гремит, земля трясется,
Поп на курице несется,
Попадья идет пешком,
Чешет….. гребешком,
А попова дочка Нина
Обожралася конины.
Конина засохла,
Нинка сдохла.

– «Гром гремит, земля трясется…» – повторил отец Викторин, лицо его покрылось румянцем.

Нина смотрела на отца и точно, как он, краснела. «Дура! Ну что я наговорила!»

– Голубушка! – В глазах отца появился гнев. – Понимаешь… Мне только что пришло на ум ужасное. Я вдруг сказал себе мысленно: «Они рады будут конине…» Кто они? Прихожане храма, подвижницы? У тех, кто сидят по кабинетам, под портретами, всегда особые пайки.

Взял в ладони руки дочери.

– Папа! У тебя пальцы как лед. Ты не заболел?

– Немножко знобит… Ниночка! Ненависти или даже неприязни я не испытываю к тем, кто дразнит тебя. Это все – подростковое, если ребятами не руководят взрослые… Но каков я! Почему пожелал людям конины? Чего ради?

Слезы хлынули из глаз отца.

– Папа! – ужаснулась Нина. – Прости!

– Нет! Нет! – покачал головою отец Викторин. – Тебя не будут больше дразнить. Тебя с нынешнего дня дразнить не за что. Я буду счетоводом в лесхозе.

Нина накрепко зажмурила глаза:

– Не надо, папа! Папа, я люблю Бога! Не надо! Я потерплю! Подумаешь – конины обожралась.

Отец Викторин поцеловал Нину в бровки.

– Голубчик! Мы будем дома молиться. О себе и о всех. О Людинове нашем.

Дома отец Викторин нашел один из своих рисунков, устроился возле окна. Его не трогали, а он то сидел, закрывши глаза, то вглядывался в рисунок, и карандаш взлетал над бумагой.

Пришла Олимпиада. Она тоже теперь курсистка, учится на хирургическую сестру.

– Викторин! Иисус Христос, я это чувствую, страдает.

– Да, – сказал отец Викторин, глядя на рисунок. – Получилось!

Старец

Виктор Александрович лошадку понукать совестился, лошадка шла себе в удовольствие привычной дорогой, радуясь доброте возчика и благодати леса.

Деньги счетовод вез в Радомический участок: здесь собрали лесников на общее собрание и заодно на политучебу.

Лесникам платили семьдесят пять рублей в месяц, их в лесхозе было двадцать пять человек; пятерым объездчикам по сто десять рублей; техникам, начальнику лесоохраны – чуть меньше, чуть больше пятисот рублей. Нищенство, но с привилегиями. Дрова – бесплатные, сено – бесплатное, огород – шесть соток. Такую бы привилегию в Огори иметь.

В Огори, в священниках, Виктор Александрович с Полиной Антоновной корову держали, Вербочку. Непростое было дело – сена на зиму заготовить. Впрочем, заботы о Вербочке были недолгими. За неуплату налогов уполномоченный свел корову со двора. Покупали для Ниночки: родилась здоровья некрепкого.

– Ну, что ж ты, милая! – упрекнул Виктор Александрович лошадь, но даже вожжой не стал взбадривать.

Лошадка согласно мотнула головой и пошла рысью. Веселей, без натуги.