Непобежденные

Он потянулся, хрустнув суставами, огляделся. Все было на своих местах. Давно неодеванные плащ-накидки копной висели на столбе. Накат землянки был крепок — из рельсов, но подпорку посередине разведчики все-таки поставили. «Для уюта» — говорили одни. «Для гардероба» — говорили другие. Вначале на нее вешали оружие, но потом командир взвода разведки капитан Еремин велел сделать пирамиду, и освободившуюся подпорку тут же увешали шинелями, куртками, а потом, когда потеплело, и шинели да куртки легли на нары в изголовья, — пересохшими от летней сухоты плащ-накидками.

Оружейная пирамида была их гордостью — ни у кого в батальоне не имелось такой пирамиды, аккуратной, струганной, крашеной. Кольцов потрогал стоявшие в пирамиде карабины и автоматы. Пять мест пустовало. Прошлой ночью группа разведчиков ушла за языком и не вернулась. «Пока не вернулась», — суеверно поправил себя Кольцов. Он поглядел в дальний угол, где в закутке, за загородкой, когда-то спала Клавка. Теперь там было пусто. Клавку, по слухам, эвакуировали на Большую землю, но место ее разведчики не занимали, берегли.

Рядом с загородкой, неловко свесив руку, спал на топчане капитан Еремин, хмурился во сне. Подумав, что рука у командира онемела и ему снится черт те что, Кольцов подошел, осторожно, чтобы не разбудить, приподнял руку, положил на топчан. Еремин проснулся, встревоженными глазами обвел землянку, сказал не понятное: «Утром не прозевай», и уставился на дневального неподвижным взглядом.

— Спите, все в порядке, — тихо сказал Кольцов, и командир послушно закрыл глаза, задышал размеренно.

У входа в землянку послышалась какая-то возня. Вскинув автомат, Кольцов приоткрыл дверь. Часовой сидел на дне окопа на корточках.

— Ты чего?

— Да эти! — Часовой вскочил. — Смех прямо.

В углу траншеи, ощетинившись, стояли друг против друга прижившиеся у разведчиков кошка с собакой. Непрерывные бомбежки последних дней выгнали кошек и собак из города, и они подались к передовой, где в это время было потише.

— Кусок не поделили, — пояснил часовой.

— Немцев, гляди, не прозевай.

Часовой был из новеньких, и Кольцов считал себя вправе поучать его.

— Дак тихо.

— А ты думал, они громко полезут? Не успеешь чихнуть — возьмут за сопатку.

— Дак светло уже. На свету кто полезет?

— Полезут, — проворчал Кольцов и посмотрел на небо. Чистое, безоблачное, оно уже розовело над темной грядой холмов, где были немцы. — Какое сегодня число?

— Второе июня.

— Вот и снова июнь. Скоро год войне.

Замолчали оба, задумались, вглядываясь каждый в свое прошлое, которое казалось таким лучезарно-счастливым. Тишина была на передовой, необычная глухая тишина — ни ракет, ни выстрелов. Только далеко-далеко, где-то за краем неба, шебуршился монотонный звук.

— Неужто все дрыхнут? — с нескрываемой завистью в голосе спросил часовой, кивнув на дверь землянки.

Кольцов не ответил. Привыкший настороженно относиться ко всему непонятному, он прислушивался, вытягивая шею, оглядывая серую траву за бруствером.

— Эх, даванул бы я сейчас…

— Тихо!

Звук явно усиливался, и теперь можно было разобрать, что доносился он с той стороны, где были немцы.

Внезапно обрушившийся близкий грохот заставил присесть.

— Вот тебе и поспал бы…

Договорить не дали частые трескучие разрывы. Снаряды били один за другим, то далеко, то близко, запахло пылью и дымом, со стенок окопа потекли струйки песка, незапятнанную чистоту неба вмиг затянуло серыми полосами, клубками и бог знает какими еще чудовищными образованиями.

Из землянки выскочил капитан Еремин, взъерошенный, без фуражки.

— Началось? — спросил он. Глянул на часы и повторил уверенно: — Вот оно и началось немецкое наступление. Ровно пять часов. Фрицы любят круглые цифры…

— Гляди, командир! — крикнул Кольцов, показывая вдаль. Розовое полотнище зари над темными еще высотами было усыпано силуэтами самолетов. Было их, на взгляд, не меньше сорока. За этой группой шла другая, такая же. А дальше самую кромку светлеющего неба сплошь устилала сыпь, и сколько там их было — не сосчитать.

Они смотрели на эту массу бомбардировщиков и не могли оторваться от невиданного зрелища. Над передовой самолеты начали один за другим заваливаться на крыло, другая группа стала пикировать, как показалась, прямо на землянку, и Еремин с Кольцовым быстро нырнули в низкую дверь.

Бомбы с сухим треском рвали землю то вдалеке, то совсем близко, разрывы становились все плотнее и скоро слились в сплошной гул, низкий, оглушающий, с корнями выдирающий нервы. Иногда этот гул ослабевал, и тогда были слышны знакомые удары наших орудий, включившихся в контрбатарейную борьбу, частое татакание зениток. Но тут же эти обнадеживающие звуки вновь заглушал грохот близких разрывов.

Землянка вздрагивала, с потолка сыпалась мелкая крошка. Разведчики с оружием в руках неподвижно сидели на нарах, на земляном полу, не отрываясь, глядели на мерцающий огонек коптилки, на пылящий потолок, и каждый мысленно ругал себя за то, что когда строили землянку, поленились подложить лишний накат, если не из рельсов, так хоть из бревен.