Непобежденные

— Куда теперь? — растерянно проговорил Шурыгин.

— Закудахтал! — огрызнулся Залетаев. — Вышибные патроны надо искать, обороняться надо. — И спохватился. — Постой-ка, если есть траншея, значит, где-то должны быть и минометные позиции. Сиди тут, я поищу.

Он пошел по траншее, перешагивая через трупы, наших и немцев, лежавших вперемежку на дне, удивляясь, что нет ни одного раненого, только убитые. Тихо было на фронте в этот час, неподалеку копошились бойцы, торопились подправить окопы, приготовиться к новому вражьему натиску. Залетаев приметил в низине кустики, как показалось, вполне подходящие для прикрытия минометных позиций, побежал туда. И не ошибся, увидел смятый взрывом ствол миномета. Фугасный снаряд, ударивший возле самой позиции, засыпал круглый неглубокий окоп белой щебенкой.

Сбросив вещмешок и винтовку, чтобы не мешали, Залетаев руками принялся разгребать рыхлую землю, надеясь докопаться до подбрустверной ниши. И докопался-таки, нашел вышибные патроны и целый ящик мин впридачу. Обрадованный привстал, выдергивая ящик из земли. И тут рванула неподалеку мина, одна единственная, бросила его лицом в пыльный щебень.

Очнулся от того, что кто-то стонуще кричал неподалеку. Странное что-то кричал, вроде как «не ершись, не ершись!…» С трудом разлепил глаза и увидел… немца. Он был метрах в двадцати, приподнимался, выпячиваясь, падал и все кричал непонятное что-то. Залетаев зашарил руками возле себя, пытаясь нащупать винтовку, и все не мог ее найти.

Откуда-то возникла санинструкторша с сумкой через плечо, захлопотала над ним.

— Там… солдат! — выкрикнул он, изогнувшись в сторону. И закашлялся кровью, хлынувшей горлом.

— Молчи, лежи знай, — затараторила санинструкторша, ловко стаскивая с него разрезанную пополам гимнастерку. — Конченый он, ноги перебиты.

До Залетаева вдруг дошло, что немец просто просил прикончить его и кричал «эршисен» — «застрелить». И он бы застрелил, будь под рукой винтовка.

А немец все кричал, подтягиваясь на руках, уже по-русски кричал:

— Добей! Ради бог, добей!

— Сам подохнешь, — зло сказал Залетаев. И опять закашлялся. Боль острым штыком проткнула его, и он снова потерял сознание.

Когда очнулся, увидел, что санинструкторша что-то делает возле немца. Ужаснулся: неужели решилась прикончить? Но понял вдруг, что она затягивает немцу ноги жгутами.

— Ползи к своим, — крикнула она немцу, громко, как глухому. — Может, еще спасешься. В такую жару недолго и до гангрены.

— Ты что? — прохрипел Залетаев. — Немецкого солдата… отпускать?!

— Какой он теперь солдат, — сказала санинструкторша, подбежав к Залетаеву. — Не забирать же его в плен. Со своими ранеными не знаем, что делать. А пристрелить, разве рука поднимется?

Оттуда, где лежал немец, послышался прерывистый хрип. Пригнувшись, девушка побежала к нему, думая, что кончается. Но немецкий солдат плакал. Рыдал взахлеб, хрипя и задыхаясь. Она отцепила у него от пояса баклажку, напоила. Немец глотал воду, захлебываясь, недоверчиво, со страхом, взглядывал на девушку, пытался улыбнуться, но у него получалась какая-то дикая страшная гримаса. Будто его не радовало, а ужасало такое великодушие.

— Ползи, ползи, — сказала она. Если выживешь, расскажешь о Севастополе своей муттер, своим киндер…

Черные птицы метались перед глазами Залетаева, сбивались в кучу и душили. Чувствовал, что его тащат куда-то, но не мог понять, куда и зачем. Все перепуталось в его голове, земля я небо, живые и мертвые, добро и зло. Из этого хаоса видений и чувств вдруг снова всплыла знакомая фраза: «Все перепуталось.» Теперь она не вызвала раздражения, как было еще недавно, наоборот, успокоила. Так успокаивают воспоминания о вечном и незыблемом, что было дома. Что всегда будет…

XIII

Они с трудом узнавали друг друга — командиры дивизий и морских бригад, собиравшиеся на это совещание в штабе армии. Так человек, часто смотрящийся в зеркало, не замечает своего возраста и, встречая давних знакомых, очень удивляется тому, как время меняет людей. Здесь командиры не виделись самое большее неделю-две, а иные всего несколько дней, но и те и другие поражались переменам. Ладно, не бриты, не почищены, чего раньше при вызове в штаб не бывало, но в глазах у каждого, в самих лицах, осунувшихся и напряженных, появилось что-то новое. Не было слышно обычных при сборах на совещания шуток, оживленных разговоров. И улыбок тоже не было, будто все эти полковники и генералы собрались на похороны. Всем им было не до картинных умозаключений, но если бы кому-то и пришла в голову мысль о похоронах, то она едва ли бы удивила: для каждого из них похороны давно уж стали делом обыденным, людей хоронили каждую ночь, и конца этому не предвиделось.