Непобежденные

Вдвоем они уселись на узкий ящичек, пристроенный перед кухонной трубой, словно ямщики на облучок, и покатили по узким улочкам в гору. Когда выбрались из лабиринта улиц, увидели под кустами отдыхающих бойцов. С первого взгляда было видно, что бойцы измотаны дальним переходом до крайности. Некоторые, скинув ботинки, распластавшись, лежали на сухой колючей траве. Только один, в фуражке на голове и с кобурой на боку, видимо, командир, ходил от бойца к бойцу, что-то говорил каждому. Внезапное появление полевой кухни внесло оживление. Но многие даже не привстали, только повернули головы, как видно, разуверившиеся за эти дни в возможность и нормального отдыха, и нормального обеда.

— Кто командир? — зычно крикнул повар. Подошел тот самый, в фуражке, оказавшийся пожилым старшиной, повел носом, принюхиваясь.

— Неужто не пустой?

— Так точно. Приказано кормить всех оголодавших!

— Так это мы как раз и есть, — обрадовался старшина. И обернулся, замахал своим: — Ребята, доставай котелки!

Куда девалась усталость. Только что вконец вымотанные, не способные, казалось, сделать и шага, бойцы ринулись к кухне со всех сторон.

— Пока кормишь, я пойду разведаю, — сказал Иван.

— Как пойдешь? Ты же раненый.

— Потихоньку. Тут недалеко. Только не уезжай без меня.

Больше всего боясь оступиться и грохнуться на выступающие отовсюду камни, Иван продрался через какие-то кусты и оказался перед длинным невысоким домом, сложенным из тяжелых плит потемневшего от времени известняка. Штабеля бочек, сложенные у стены, ясней ясного говорили, что это винзавод и есть. Иван остановился, отдыхая, удивляясь сам себе: как одолел такой подъем?! Пощупал бок, где был так напугавший врачиху проникающий ход. Болело, как обычно, терпимо. Хуже было со спиной. Сверху донизу она зудела и горела, словно там была содрана вся кожа. Он изогнулся, как мог, надеясь унять боль, оглянулся. Внизу, во весь горизонт, светилось море, и в нем, в этом белесом просторе, четко обозначенная черным хвостиком дыма шла «Армения», та самая, на которой сейчас полагалось бы быть и ему, Ивану.

— За вином пришел? — услышал рядом сердитый голос.

Он повернулся всем телом, увидел совсем не сердитую, даже вроде бы приветливую тетку в телогрейке и простоволосую, без платка.

— Повыливали вино-то, — горестно сказала она. — Что эвакуировали, успели, остальное — на землю. Тут вчерась винные реки текли. И посейчас пахнет, чуешь?

— Пахнет чем-то, — сказал Иван, потянув носом.

— Чем-то… Лучшие кагоры да хересы в камни ушли. Аж душа болит.

— Ничего не осталось?

— Ну как же, осталось. Немного есть… А ты чего, раненый? — спросила она, только теперь заметив бинты под шинелью.

— Осколками исхлестало.

— Чего же не в госпитале?

— Вон мой госпиталь, — показал он в морскую даль. — Пускай другие в тылу лечатся, а я уж как-нибудь тут оклемаюсь.

— Ну пошли тогда, — серьезно сказала женщина. — Попотчую тебя, вовек не забудешь.

Она повела его вдоль ряда бочек, и он все хлопал по доньям. Бочки глухо гудели — пустые. Потом они вошли в какую-то холодную кладовку, тускло освещенную небольшим оконцем. В шкафу у стены стояло множество бутылок причудливой формы.

— Оставшееся от энотеки, — сказала женщина.

— Это что, вроде библиотеки?

— Вроде того. Тысячи бутылок старых вин. Коллекция. Монастырские настойки бенедиктинцев, португальские столетние мадеры, лучшие французские вина, первые крымские мускаты, токаи… — Она перечисляла вина с радостью и горечью. — В другое время показала бы я тебе, что такое наш винзавод. Тут же только подземных тоннелей — семь штук, по полтораста метров каждый. Сколько вина было!… Какого!… Самое ценное вывезли. Остатки надо бы перебить, не фашистам же оставлять, да не могу я, руки не поднимаются…

— Бойцам пораздайте.

— Запретили раздавать.

— Как это запретили?! — возмутился Иван. — Бочки бьют, это ясно, бочку на себе не утащишь. Но по бутылке каждый взял бы.

— Командиры приезжали, большие начальники, часовых поставили, чтоб никому ничего. Сказали: что не удастся вывезти, все уничтожить.

— Это понятно, — вздохнул Иван. — Люди на пределе. Дорвутся до вина — не дойдут.

— И ты, значит, не попробуешь?

— Мне можно, у меня транспорт есть. Лошадка там, внизу, довезет. К тому же я раненый, для сугреву души приму. Как лекарство.

Женщина налила ему в тонкий, суживающийся кверху бокал. Немного налила, на треть.

— Чего мало? — спросил он.

— Так у нас на дегустациях наливают. Да и то лишь глоток пьют, смакуют. Вин-то много, глоток за глотком, вкус потерять можно. Ты понюхай сначала, понюхай.

Он понюхал, пригубил из бокала и, удовлетворенный, грузно сел на тяжелый табурет у стола. И тут же вскочил, так резануло болью пониже спины.

— Такое вино надо пить стоя, — нашелся он что сказать испуганно уставившейся на него женщине. Подождал, когда поутихнет боль, снова пригубил и только тут как следует разобрал, до чего же вкусно и ароматно вино.

— Теперь этого попробуй…

Он пробовал еще и еще и все с большим умилением смотрел в лучившееся восторгом лицо женщины, наконец-то, впервые за последние страшные дни, увидевшей отношение к вину не как к врагу.