1. Тецель действовал в соответствии с церковной инструкцией, в основе которой лежала весьма своеобразная уголовно-выкупная такса. Отпущение для мирянина, убившего аббата или другого священника в сане не ниже епископа, стоило от 7 до 10 гроссов; святотатство было оценено в 9, колдовство — в 6, убийство отца или матери — в 5, а братоубийство — в 4 гросса. Этот прейскурант мог оскорбить даже самое неразвитое правосознание как своим законченно торгашеским духом, так и откровенным произволом выкупов. На нем лежала печать клерикального своекорыстия:
2. Происхождение денег, затрачиваемых на приобретение индульгенций, было совершенно безразлично для Церкви, как и для всякого продавца, вынесшего свой товар на рынок (что, конечно, не могло иметь места в древней германской общине). В юридическом смысле это безразличие было равносильно согласию на то, чтобы
О типичных торгашеско-феодальных преступлениях (жестоких поборах, спекуляциях, лихоимствах ростовщиков) и говорить не приходилось. Они либо вообще не значились в церковной таксе, либо шли по самой низкой цене. Они искупали себя с лихвой. Когда отпущения продаются, писал Ульрих фон Гуттен, «душу легче всего спасти Фуггерам: они-то с избытком найдут, из чего заплатить, и не раз и не два».
3. Где существует нестесненная купля-продажа, там появляется и кредит. В проповедях коммерчески отважного субкомиссара не раз проскальзывала мыслишка, что индульгенции полезно покупать впрок — под грядущие проступки. Догадывался об этом сам Тецель или нет, но речь шла
4. Мирянин-католик давно был приучен к тому, чтобы терпеливо переносить имущественное неравенство, существующее в этой, земной жизни. Но вместе с тем он считал само собой разумеющимся, что тяжесть небесной расплаты за прегрешения не зависит от имущественных и сословных различий. Продажа отпущений подрывала эту веру в равенство христиан перед божьим судом. Ведь одна и та же сумма денег доставалась представителям различных сословий по разной жизненной цене. Для крестьянина купить индульгенцию ценой в один гросс значило пожертвовать будущим своих детей, для князя же это было равносильно отказу от мелкого каприза. Благодаря индульгенциям имущественное и сословное неравенство приобретало предельный, мирообъемлющий смысл — выступало как неравенство в перспективе оправдания и спасения. Это было явление, неизвестное дедовской старине. Денежные откупы, пропагандировавшиеся в качестве высшего проявления
Продажа индульгенций вообще заставляла мирянина по-новому взглянуть на такие качества бога, как снисходительность, уступчивость и гуманность, — качества, которые громко расхваливались прежде всего продавцами разрешительных грамот. Стоило призадуматься, и выходило, что там, где бог снисходителен, он чудовищно несправедлив: привержен к богачам, дельцам, преступникам и циникам. Бог послаблений больше черт, чем бог. Индульгенции ставили мирянина перед неожиданным выбором: или видеть бога более суровым и требовательным, или совсем обмануться в нем и, следуя за продавцами индульгенций, попасть в услужение к коварному идолу, который позволяет оплачивать одно преступление другим, покупать право на будущий проступок и получать теплое местечко на небе в силу преимуществ происхождения и богатства.