Непоборимый Мирович

– Нищему не подаст, а для нужного дела и миллиона не пожалеет. Знаю про его штучки. Немка, она немка и есть. Все они одинаковы, тебе ли не знать. Кто больше предложит, тому и служат, пока иной цену повыше не назначит. Ты вот, поди, тоже малороссом остался, хоть который год в столице живешь. Не так ли?

– Может оно так, но денег брать ни от кого не стану.

– Ты не станешь, а она сможет. Да и не столько сама Екатерина меня занимает, сколько олух мой, Петр. Сам говорил: предложи ему завтра Фридрих должность сержанта или капрала в армии своей, поехал бы. Видит за королем тем паршивым славу великую воинскую.

– Вояка он изрядный, – согласился Разумовский. – Австрийцев крушит, как баба горшки печные, все баталии выиграл, нигде удержу не знает.

– И что же? Молиться теперь на него? Мне и думается, не просто так Апраксин армию из Пруссии увел, не обошлось без подсказки наследника моего.

– Про письма кто сообщил?

– Посланник английский за столом во время обеда как бы невзначай обмолвился. Вечером канцлер примчался, глаза бы мои его не видели, одно твердит, что письма не через него шли в армию. Попробуй, докажи. И вдруг сам же первый на Апраксина и пошел сказывать, что снять того с армии надобно, мол, старый, боязливый, негодный к действию.

– Неужели Алексей Петрович против своего же друга такие слова сказать мог? Ни за что не поверю!

– Можешь не верить, а известно мне давно, что у канцлера нашего друзей сроду не бывало и вряд ли заведутся когда. Он во всем собственный расчет и выгоду видит. Слыхал, что сына собственного в монастырь сдать готовился? А на брата Михаила чего только мне не говорил? Вспоминать противно…

– Чего-то ты, матушка, сегодня дурно настроена на всех. Не ровен час и про меня найдешь что сказать, только я перечить не стану. Заслужил, значит.

– Сиди уж, страдалец царя небесного. Ни во что не вмешиваешься, и на том спасибо. Или думаешь, не ценю дружбу твою? Давно бы к тебя обратно в Малороссию спровадила, как узнала чего.

– Премного благодарен, – встал несколько картинно на колени перед кроватью императрицы Разумовский. – Спасибо тебе за милость твою, что хоть куском хлеба не попрекаешь меня на старости лет.

– Полно тебе, не паясничай. Знаешь, не люблю. У меня что на душе, то и на языке. Чего заслужил, то и получай. Ну, вызнал, что хотел? За тем приходил? – чуть более добродушно спросила его императрица. – К себе пойдешь или еще поговорим?

– Как прикажете, государыня, – сумрачно ответил граф, давая понять, что обижен напрасными обвинениями в свой адрес.

– Да ладно уж… Нашел время, когда обиду выказывать. Извини, коль в чем не права. Не первый день меня знаешь. И то тебе известно, что, кроме тебя, мне боле и потолковать по душам не с кем. Всяк выгод подле меня ищет. За бескорыстие твое да честность и люблю… Ценю верность твою…

– И на том спасибо, матушка, – вздохнул тот. – Рад служить.

– Да чего ты заладил? Сядь, – властно приказала императрица и тут же охнула, схватившись рукой за грудь.

– Что?! Что?! – подскочил к ней мигом Разумовский. – Лекаря крикнуть? Ты только скажи…

– Не нужен мне лекарь, сядь поближе. Пройдет, не впервой. Скажи лучше, кого мне на армию поставить? Из молодых кого не желаю, а старики один не лучше другого, все с оглядкой делают, назад пятиться больно любят.

– Армейские дела для меня затруднительны, – попытался отвести от себя столь ответственное решение Разумовский. – А Конференция твоя чего предлагает? По мне, так Апраксин в самый раз был. И Фридриху колотушек надавал, и армию не растерял.

– Шуваловы тоже за него горой стоят. Но я так думаю, что коль в народе молва пойдет из-за писем тех, то добра не жди: съедят старика с потрохами и без соли. Да и ты, батюшка, плохой советчик, надобно с кем из военных потолковать. Ну, давай прощаться, поздно уже.

Императрица взглянула на роскошные часы, присланные ей французским королем еще в бытность ее великой княжной. Два амура, парившие над циферблатом, пышными телесами напоминали упитанных младенцев и чем-то особо притягивали бездетную императрицу. Во всяком случае, из сотен часов, что имелись при дворце, она держала в спальне именно эти, с облезшей позолотой, отстающие иногда в сутки на четверть часа, состарившиеся вместе с ней.

– Спокойной ночи, – чмокнул ее в дряблую щеку Разумовский, с трудом разгибаясь. – Полегчало, гляжу?

– Пройдет. Скоро все пройдет, – иронично подмигнула ему Елизавета Петровна, ласково погладив по руке, которую он задержал на ее плече. – Ступай с Богом!

3

Примерно в то же время канцлер Бестужев у себя в кабинете вел неторопливую беседу с двумя близкими ему людьми – Станиславом Понятовским, секретарем английского посланника Уильямса, и тайным советником Штамке, российским подданным, ведавшим голштинскими делами при великом князе Петре Федоровиче. Если Штамке интересовал канцлера как близкий к великому князю человек, то Понятовский, как поговаривали, состоял в амурной связи с законной супругой Петра Федоровича. Потому через дружбу свою с ними он был весьма неплохо осведомленным обо всем, что происходило при молодом дворе.