Неподвижная земля

Я решил — пора на Мангышлак, в Шевченко, рано утром, с первым рейсом. Но самолет задерживался. И никто не мог точно сказать, сколько еще придется вышагивать по залу ожидания… Наверное, это неосуществимая мечта — стать когда-нибудь независимым от расписания Аэрофлота, от запретов службы погоды, от заминок в пути и разных других неудач, которые невозможно предусмотреть заранее.

II

В тот раз, когда Толик разоблачил в Гурьеве мои усердные поддакивания насчет кошмаров пустыни, я рассказывал по радио о самой первой своей поездке в эти края. Я добирался на Мангышлак не с севера на юг, как сейчас, а с юга на север — через Красноводск и Кара-Бугаз, с длительными остановками.

Если из Красноводска лететь круто на север — в Бекдаш — над угрюмой, серой, а местами черной пустыней, то в левом иллюминаторе будет стеной стоять Каспий. Потом самолет возьмет мористее, и внезапно по курсу возникнет шатер в полнеба, вроде бы дымчатый, но с лиловыми оттенками, розовыми и сиреневыми прожилками. Разноцветный купол залива… Внизу, как на искусно исполненном макете, потянется узкая песчаная полоса, отделяющая Каспий от Кара-Богаз-Гола.

Я жил в Бекдаше в одноэтажной деревянной гостинице почти на берегу. За окном таилась многозначительная тишина, но стоило выйти наружу — и слышалось спокойное дыхание Каспия. С пристани доносился приглушенный скрежет лебедки, дребезжали платформы. Это терпеливо стоял с утра под погрузкой «Абай Кунанбаев». В конце улицы в невидимом море белыми и красными огнями мигали плавучие буи: чуть правее в густом черном небе появлялись равномерные вспышки: маяк на близком от берега острове Кара-Ада встречал корабли, идущие в сегодняшнюю столицу комбината «Карабогазсульфат».

Но спокойствие моря оказалось обманчивым. Часов в одиннадцать примчался неожиданный норд, а точнее — норд-норд-вест… Мое окно выходило на юг, и можно было почувствовать, как ветер с размаху натыкается на приземистое здание и не задумываясь кидается в обход, словно он куда-то спешит. Дыхание моря стало прерывистым. К утру море уже ревело и громоздило целые горы, совсем как у Паустовского в его «Кара-Бугазе».

Такой нее шторм — только, пожалуй, еще свирепее — у этих берегов был и в то январское утро 1920 года.

На противоположной стороне Каспия красные дрались на подступах к Петровску-Порту, и деникинские контрразведчики без разбору набили в трюм парохода «Св. Николай» и большевиков, и пленных красногвардейцев, и людей случайных, неизвестно за что, по одному только подозрению, попавших в их тюрьму.

Пожилой, как его пароход, капитан, мрачно наморщив лоб, читал лоцию: малоутешительные сведения об острове Кара-Ада — о том, который против мыса Бекдаш, к северу от залива Кара-Бугазского. Остров пустынный. Безводный. Подходы к нему крайне опасны из-за рифов. Якорных стоянок нет.

Но не от капитана зависело, идти туда или не идти. Это решал подтянутый офицер с выпуклыми серыми глазами. Несмотря на затяжной шторм, они добрались до Кара-Ада, не встретив ни одного дыма на своем пути. (Проще было бы отослать читателя к книге К. Г. Паустовского, но по ходу повествования придется обращаться к его «Кара-Бугазу», потому что литература все время перемешивалась с действительными событиями и трудно — если вообще возможно — было отличить одно от другого.)

Паустовский писал:

«…вышло восемьдесят человек. Всех, кто не мог подняться сам, оставили в трюме… Заключенных согнали на корму — толпу желтых от качки, голода и жажды людей. Пароход покачивался у горбатого острова, черным камнем торчавшего из воды. Высадка заключенных на остров Кара-Ада продолжалась несколько часов. Шлюпки не могли подойти к берегу из-за сильного прибоя. Заключенных заставляли прыгать по пояс в воду и добираться до берега пешком…

…их высадили без всего: не дали ни воды, ни пищи, ни даже черствого хлеба… Между островом и берегом бушевал широкий пролив…

…последняя шлюпка вернулась к пароходу, и матросы долго, мешая друг другу, подтягивали ее на талях. Потом из трюма вытащили трупы и бросили в воду; за кормой всплеснула вода. «Николай» дал гудок и, застилая остров дымом, пошел на юг, в сторону Баку».

На острове Вавилин сказал мне: