Неподвижная земля

Он не успевал думать об Афоне Кузнецове, которого даже не повидал в лицо, о кузнецовских детях, — они в Неесаловке, все, как на подбор, белоголовые, испуганно жались к воротам, глядя, как трое чужих мужиков несут их тятю к машине. У Кости одна была забота — следить, следить, чтобы коварный ухаб не застиг врасплох, и он до боли в глазах всматривался в дорогу.

Тросик спидометра был давно порван, а Костя еще не настолько чувствовал расстояние, чтобы на глаз определить, много или мало они проехали. Он хотел остановиться и спросить у Мухаммеджана, но вспомнил, как тот говорил, что березовый перелесок, у которого они выручили «ЗИС», — это как раз полпути.

Когда впереди показались темные дома райцентра, Костя даже не поверил, что все обошлось, что пятьдесят километров позади и мотор ни разу не заглох… Больница — длинное бревенчатое здание — стоит на той улице, по которой Мухаммеджан сворачивал на склад «Заготзерно».

В селе дорога была куда хуже, чем в открытой степи, и машина еле ползла. Костя уперся фарами в самые ворота. Убрал газ. Выключил зажигание. Закрепил тормоз. Пальцы на руках у него занемели, и он даже не смог свернуть самокрутку.

Тася сразу спрыгнула и побежала в больницу — там светилось лишь одно окно, очевидно, в дежурке.

— Афоня… — позвала женщина.

— Тут я, не потерялся, — откликнулся он бодрым голосом. — Сходи, Нюра, узнай, скоро ли там…

Она ушла, а Мухаммеджан подозвал Костю.

— Молодес, товарищ шопыр, — похвалил он своего стажера. — Мотор — как знал, как на фронт работал…

За Мухаммеджаном пришла дюжая санитарка.

— А сейчас и за тобой, носилки только достанем на кладовой, — обратилась она к невидимому Афанасию. — Определим в третью тебя палату.

— А всего-то их у вас сколько? — насмешливо спросил он.

— Да три и есть.

Костя включил фары, и в желтой полосе Мухаммеджан заковылял к воротам, опираясь на плечо женщины.

— Слышь, парень, — позвал его Афанасий, — залезай поближе, сказать чего-то надо.

Костя с колеса поднялся и сел на борт.

— Не знаю я, чего тут со мной будет, — тихо сказал Афанасий. — А никому я доверить не могу, потому — проболтаются. И своей не могу… А ты у нас человек пришлый, тебе вроде нет расчету болтать. Ты сеструху моей Нюрки знаешь?

— Нет.

— Знаешь. Она Бабичевой Насти соседка, Катериной зовут.

— А-а… Ну, знаю.

— Так вот, на сносях она, последний месяц дохаживает. Я не могу ей сейчас про то, что знаю… Убило ее мужика, Николая ее… Он позднее меня призывался, однако в наш полк попал. Убило, под Клетской еще. Я не писал, думал — сами похоронку получат. А приехал — нет похоронки. Если и со мной что, скажешь Катерине. Опосля, как разродится. Понятно, не сразу, чтобы молоко не пропало. Не забудешь?

— Забуду?..

— Ну, не заробеешь?

— Н-нет, — сказал Костя.

— А я вот заробел… Ладно. Спасибо. А теперь слазь. А то моя сейчас вернется, начнет: «О чем это вы?..» У этих баб знаешь какой нюх!

Костя соскочил и только теперь сумел свернуть цигарку, долго чиркал кресалом, прежде чем трут затлел.

— Запали́ и мне, — попросил Афанасий. — А то фершалка не велит резко двигаться, дергаться, значит, не велела. Тут, верно, сено в кузове, но я осторожно, в ладони, как на фронте.

Костя невольно прикрыл свою самокрутку, и когда он затягивался, пальцы просвечивали красным.

О ЛЮБВИ

Потом Костя не раз вспоминал во всех подробностях далекий алма-атинский день. Стоило ему захотеть, и он мог представить себе притихшие деревья на улицах, спадающих с гор, услышать шум незамерзающей речки неподалеку от их общежития… И все начиналось сначала.

Он пошел на почту. От Марины давно ничего не было, и ему не оставалось другого, как перечитывать ее старые письма. Марина работала в госпитале и жила в общежитии с девушками, такими же медсестрами и санитарками.

«Костя! Костя, ты не представляешь! — писала она. — В одной палате для самых тяжелых лежит артиллерист без обеих рук и без обеих ног. Это не моя палата, там закреплены сестры с еще довоенным стажем. Но в мое дежурство ему надо было сделать укол. Что это было! Он не разговаривает ни с кем. А когда обход, твердит врачам одно и то же: «Отравите меня, отравите меня, отравите, сволочи!» И начинает страшно ругаться, когда врачи уходят».

Бедная Маринка… Главное — он бессилен ей помочь. У каждого в этой войне своя ноша, которую не переложишь на чужие плечи. Вот у Марины — госпиталь. И только один год прошел, а Игорь Смирнов… Он убит где-то на Кавказе. Это звучало укором ему, Косте, — вроде бы он бросил своих товарищей в минуту смертельной опасности. В такое время он вынужден сидеть в далеком тылу из-за проклятых очков, которые он таскает чуть ли не с первого класса!