С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьётся, дразнится; в нём мужчина не обретён ещё; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детёныша.Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на плёнку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжёт в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдёшь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадёжная. Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущёнкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеёшься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя всё что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – всё, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто чёрный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, – родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнаёт.Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трётся носом в её плечо, обнимает, ластится. Он не любит её, наверное, с января ещё – но томим виноватой нежностью старшеклассника.Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит её, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объ ятиях, уезжая.И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.