Непогрешимая Россия

С 22 июня 1941 года уже нельзя было быть одновременно за Сталина и Гитлера, приходилось делать выбор, и Дриё заметался. Сначала он демонстративно помирился с Дорио, бывшим коммунистом, который ушёл на Восточный фронт воевать против коммунистов. Но победы Красной армии привели к тому, что Дриё «прозрел» и 10 июня 1944 года записал в своем дневнике: «Мой взгляд обращен к Москве. Когда фашизм терпит крах, я связываю мои последние мысли с коммунизмом. Я желаю ему победы». «Сталин лучше, чем Гитлер, его победа – это победа более сильного человека над более слабым»[45].

Почему же всё-таки эти два сильных человека передрались, а не договорились? Ведь Сталин тоже эволюционировал в сторону национал-социализма.

Тупые либералы до сих пор рассказывают сказки, будто Сталин вспомнил о «великих предках» только когда немцы подошли к Москве. Но фильмы «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Минин и Пожарский» были выпущены до войны. А решающий поворот был начат ещё раньше. В мае 1934 года было опубликовано постановление Совнаркома и ЦК о преподавании истории. До этого учащимся вместо истории реальных народов преподносили абстрактные определения общественно-экономических формаций. Позже, в январе 1936 года новое постановление пояснило, что эти вредные тенденции и попытки ликвидации науки исходили от так называемой «школы Покровского». А в августе 1937 года были осуждены: непонимание прогрессивной роли христианства и монастырей: непонимание прогрессивного значения присоединения к России Украины в XVII веке и Грузии в конце XVIII века (теперь его опять перестали понимать); идеализация стрелецкого мятежа, направленного против цивилизаторской политики Петра I; неправильная историческая оценка Ледового побоища.

Да это было в том самом «страшном» 1937 году, страшном для интернациональной части коммунистической элиты. Эту элиту ни в коем случае нельзя было сохранять в её тогдашнем виде. Именно от неё исходил оголтелый антифашизм, ведущий к войне, но она же была неспособна противостоять «фашизму» в этой войне. Как вспоминал И. Эренбург, в начале войны в ходу были рассуждения типа «против нас обманутые немецкие рабочие крестьяне, надо им объяснить, и они повернут оружие», но объяснять пришлось четыре года и объяснять оружием, а немецкие рабочие и крестьяне сопротивлялись с невиданным упорством, потому что тоже сражались за Родину и за идею.

Проницательные люди понимали, какие изменения происходят в Советском Союзе. Граф Чиано, министр иностранных дел Италии и зять Муссолини, отмечал, что Советский Союз порвал с интернационализмом и пришёл к своего рода «славянскому фашизму». Сотрудник МИД Германии Ю. Шнурре в своём меморандуме, написанном 27 июля 1939 года, т. е. накануне заключения пакта, обращал внимание своих шефов на то, что «слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов (празднование годовщины Полтавской битвы Петра I, битвы на Чудском озере Александра Невского) изменили интернациональный характер большевизма»[46].

Понимал ли это Гитлер? Да, понимал. В 1924 году, когда он писал «Майн Кампф», перед ним стоял образ России, съеденной и обглоданной евреями, пустого географического пространства, которое остаётся только занять, но когда, после начала советско-финской войны, Муссолини разорвал дипломатические отношения с СССР и в письме Гитлеру от з января 1940 года призвал Гитлера сделать то же самое и начать войну против нашей страны, Гитлер ответил ему в длинном письме от 6 марта, что Сталин преобразует большевизм в русский национализм. Еврейское и международное влияние в большевизме уменьшается. Как только Литвинов покинул свой пост в Министерстве иностранных дел, русские начали дружественные заигрывания с Германией. Россия, видимо, превращается в государство с националистической идеологией. Гитлер считал, что не исключена возможность, что Россия и Германия будут рука об руку работать вместе ради мира.

Несколько дней спустя в Рим приехал Риббентроп. В беседе с ним Муссолини упомянул о том месте этого письма, где Гитлер говорил об изменении природы большевизма, и спрашивал мнение Риббентропа: подтверждают ли его впечатления от двух поездок в Москву, что Сталин отбросил планы мировой революции? «Неужели вы на самом деле в это верите?» – спросил Муссолини. Риббентроп ответил, что верит, так как Каганович остался единственным евреем в Политбюро, а после устранения Литвинова из Министерства иностранных дел еврейское влияние в советском правительстве сошло на нет. Риббентропа удивило, насколько приятно проходило его общение с советскими вождями во время банкета в Кремле[47]. В беседе с Чиано 10 марта 1940 года Риббентроп сказал: «Я чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей».