Непогрешимая Россия

Приведённая короткая цитата из огромных по объему сочинений Парето очень «мыслеёмка». Чего стоит одно только сравнение римской бюрократии времён Августа с чиновничеством царской России. Воистину, Россия никакой не «третий» Рим, а самый что ни на есть первый! Русское чиновничество бессмертно. Ленин, когда писал в шалаше «Государство и революцию», призывал не овладеть государственной машиной, а сломать её. Но «Ленин предполагает, а субъективные условия располагают». Незадолго до смерти Ленин с прискорбием констатировал, что государственный аппарат остался в до неприличия дореволюционном виде. Шульгин только употребил неправильное словосочетание «субъективные условия» – это не субъективные условия, а национальные особенности, национальная самобытность, – теперь стало модно говорить «идентичность», любовь к щеголянию иностранными словесами у нас тоже, увы, национальная черта, её ещё Чацкий клеймил, но заимствованный термин «идентичность» в русском языке обрел совсем иной смысл, нежели в немецком или французском.

А «военная плутократия» у Парето? Да это же наши нынешние силовики-бизнесмены! Римская история у нас повторяется. Только она также и кончится.

Но – самое главное – Империя, которую и доныне считают идеалом Проханов, Дугин и Кургинян – была в Риме вырожденной формой государственности, и процесс этого вырождения четко проследил Парето. К сожалению, он пользовался придуманными им и тяжеловесными и неудобопроизносимыми терминами такими как «резидуум». А. А. Зотов, переводивший на русский язык его «Компендиум по общей социологии»[15], крайне неудачно перевёл этот главный термин как «остаток». У Парето имеются в виду генетически запрограммированные наследственные шаблоны поведения, в современной этологии они коротко и точно называются «биотипами».

Парето делил биотипы на разные классы, главные из них – инстинкт комбинаций и инстинкт сохранения агрегатов их соответственно определяют – периодически сменяют друг друга[16]. «Римский народ победил народы Греции и Карфагена главным образом благодаря тому, что в нём были более интенсивны, чем в этих двух народах, чувства сохранения агрегатов, известные под именем любви к Родине»[17]. Но с этих завоеваний началось и вырождение. Состав правящего слоя менялся. «Вначале новым элементом являются римляне, латиняне, италики, элита обновляется, не изменяя своего этнического состава. Но в конце в ней оказываются главным образом выходцы с востока, характер элиты полностью меняется… В Риме к концу Республики в правящем слое преобладали остатки класса I и был заметен дефицит остатков класса II… С установлением Империи начинается движение в противоположном направлении». В период от Второй Пунической войны до конца Республики «вся или почти вся элита состоит из коренных элементов. Однако к концу Республики совершаются крупные и быстрые изменения в составе и граждан, и элиты… Родилась та, что однажды будет названа плутократией»[18].

Однако в Эпоху Империи «движение в противоположном направлении» было кратковременным. Уже Ювенал сетовал на наплыв в Рим чужеземцев. Греки и выходцы с востока в большом количестве несли с собой «остатки класса I. Латинская и италийская кровь вымывалась»[19]. Государственный строй эпохи Республики определяло «стремление римлян сохранить свободу и независимость, которое поддерживалось посредством политического формализма, позволившего избегать опасности анархии. Именно так и было до конца Республики. Тогда исчезла склонность к политическому формализму (прежде всего потому, что римляне замещались людьми иных национальностей), стремление к свободе и независимости также ослабло, и они приняли деспотизм Империи как наименьшее зло»[20].

Данте, как мы помним, возносил до небес империю Августа как самый совершенной строй, а эта империя, как и всякая другая, была лишь «наименьшим злом», ступенью на пути к вырождению. И вовсе не она была выражением «римского начала».

Данте пел дифирамбы монархии не от хорошей жизни, его удручала политическая раздробленность Италии его времени, а его подлинные политические предпочтения были совсем иными.

Да, он засунул в пасти Люцифера вместе с Иудой Брута и Кассия, приравняв тем самым Цезаря к Христу, но наибольшее восхищение у него вызывал до конца сражавшийся против Цезаря Марк Катон, который, «дабы возжечь в мире любовь к свободе и показать, как много она значит, предпочел уйти свободным из жизни, чем оставаться в ней без свободы»[21].

Не захотел Катон жить при «совершенной монархии», значит, не такая уж она была «совершенная». И Данте вознес его на такую высоту, что поставил его у врат Чистилища на ту же роль, какую Пётр выполняет у врат Рая. А поэта Лукана, автора антицезарианской поэмы «Фарсалия», Данте поместил в Лимб, вместе с другим Брутом, консулом первого года Республики, установленной после изгнания из Рима этрусских царей.