Неполадки в русском доме

То обеднение населения, которое неминуемо произошло в результате приватизации промышленности и ликвидации социальных структур советского строя, запустило самоускоряющийся цепной процесс огрубления жизни, и мы это наблюдаем. Обедневшие люди вынуждены перестроить систему потребностей, чтобы удовлетворить самые минимальные, жизненно насущные. У них снижаются запросы, раз за разом из числа доступных и необходимых выбывают все новые и новые элементы цивилизованного быта. В их число входят и те, которые освобождали людям время для потребления продуктов культуры (например, бытовые электроприборы типа стиральной машины). Меняется сам образ жизни.

С другой стороны, крайнее обеднение выталкивает массу людей из общества и так меняет их культурные устои, что они начинают добывать себе средства к жизни путем разрушения структур цивилизации. Тем самым они становятся инструментом «насильственной» архаизации жизни окружающих. Типичным проявлением этого процесса стало хищение электрических проводов, медных и латунных деталей оборудования железных дорог и т.п. Реформа стала «революцией гунна», которую в прошлом смог утихомирить и ввести в русло строительства именно советский проект.

Осенью 2001 г. в МГУ выступал глава районной администрации из г. Ливны Орловской области. Там прошли юбилейные торжества в честь 125-летия со дня рождения С.Н.Булгакова, уроженца этого города, а теперь в Москве состоялась презентация посвященной ему книги. Глава администрации рассказал, как-то связав с идеями С.Н.Булгакова, о том, что в их районе ночью кто-то срезал и увез 10 км электрического медного провода. Эта линия обеспечивала с десяток деревень, и все они остались без света. Денег на восстановление линии не было ни у администрации, ни у РАО ЕЭС, ни у жителей. И вот, через какое-то время у людей стала ослабевать потребность в электричестве — они стали свыкаться со своим новым положением.

По тому, как взволнованно и с каким-то глубоким смыслом говорил об этом представитель власти, сам человек очень культурный, было видно, что он воспринял ситуацию как признак глубокого экзистенциального слома. Он не сводился к гибели оставшихся молочных ферм, к дальнейшему упадку производства и бытовым затруднениям жителей. Потерявшие культурный облик «гунны» за одну ночь перевели бытие жителей десятка деревень на иной уровень, сменили сам тип их жизни. И самое страшное в том, что люди к этому уже были психологически готовы. Они уже до этого собрали свои пожитки, чтобы уйти из современного общества назад, к лучине.

Подобных этому признаков архаизации мы наблюдаем достаточно, чтобы прийти к логичному выводу: при длительном обеднении и сокращении предоставляемых на уравнительной основе советских («бесплатных») благ люди вынуждены отказываться от дорогостоящих оболочек цивилизации и отступать ко все более примитивным и архаичным способам производства и жизнеустройства. Если же чуть-чуть вникнуть в литературу, обобщающую опыт народов, оказавшихся втянутыми в систему периферийного капитализма, то этот вывод приобретает развитую теоретическую форму. При этом социальном порядке разделение народа неизбежно — при этом он не возвращается в «семью сословий», а разделяется на две культурно различные и антагонистические расы.

Отрицание советского культурного строительства

Важной уловкой для того, чтобы не видеть сползания нашей культуры к нынешнему глубокому кризису, было обычное в среде интеллигенции утверждение, что, в общем-то, советское общество изначально было лишено культуры — ибо после 1917 г. элитарная интеллигенция была якобы «изгнана, репрессирована, уничтожена, унижена». А без нее какая культура — так, образованщина. Люди с таким мышлением не видели в отказе от советского строя источника культурной катастрофы.

Академик Д.С.Лихачев задает стереотип: «В двадцатые годы, в годы „диктатуры пролетариата“, роль и значение интеллигенции всячески принижались. В лучшем случае ее представители могли считаться попутчиками, в худшем — врагами… Год от года в стране падал уровень культуры. Самые маленькие ставки — у работников культуры».11