Непонятные

Повсюду Зарлык-хан видел испачканных, разгоряченных людей с лопатами и кирками. Как молнии сверкали они в их руках: вниз-вверх, вниз-вверх…

— Молодцы, молодцы, джигиты! — подбадривал, нахваливал он их. — Ой, молодцы!

Встречая биев, Зарлык интересовался: какое настроение у джигитов, бодры ли, здоровы? На сколько шагов продвинулись?

— Наш хан, — ответил ему однажды Мадреим, — нам помогает плетка Маулена и его люди. Если к пресному телу вовсе не дотрагиваться горькой плетью, оно двигается еле-еле… Маулен — мастер управляться с нерадивыми! Его плеть творит чудеса!..

Хан и оба Ерназара захохотали. Маулен-желтый, преисполненный гордости, пояснил:

— Землекопы притомились — что правда, то правда… Каждый день моей плетке находится работа.

В один из дней на канал прибыла большая группа всадников, их было не менее ста. Возглавляли их Анна-мурат и Абдурахман. Зарлык двинулся им навстречу — он еще не свыкся со своим ханским положением.

— А мы к вам на помощь, друзья! — объявил Анна-мурат.

— Не уставать вам! — с улыбкой добавил Абдурахман. — Земля слухом полнится… Прослышали, что соседи затеяли великое дело, и не вытерпели — приехали без приглашения! Отведите и нашим джигитам участок, они не отстанут от ваших!

Не успели закончить разговор с туркменами, как на горизонте показался отряд казахских сарбазов.

— Кто здесь будет Ерназар Алакоз? — спросил казах в высоком меховом треухе. — Меня зовут Азберген-бий. Мы посланцы Илекея Султана.

— Вот, Алакоз, и первые плоды нашего письма! Первые ласточки! — оживленно вскричал Жангазы-туре.

Генжемурат, который шуровал лопатой вместе со своими джигитами, поднял ее, как знамя.

— Ассалом алейкум, Азберген-бий! Добро пожаловать!

Хан приказал всех оповестить, что подоспела подмога.

— Джигиты, к нам пришла помощь! Очень большая помощь! — Ерназар находился в радостном возбуждении. — Генжемурат, работу твоих джигитов мы поставим в пример другим! Вы обогнали остальных, вот-вот закончите свой участок! Молодцы! Хвала вам!

Зарлык угрюмо покосился на Ерназара: ему не понравилось, что Алакоз вместо него воздает похвалы… Однако от замечания воздержался, не хотел обнаруживать перед гостями хотя и пустяковые, но разногласия. Чутко уловив его недовольство, Ерназар решил поправиться:

— Наш хан, каким образом вы намерены отблагодарить людей Генжемурата за их усердие?

— Пусть Генжемурат нам подскажет! Ему виднее! — Складки на лбу Зарлыка разгладились.

Генжемурат, вытерев пот со лба, блеснул в улыбке зубами.

— Наш хан, пожалуйте всем землекопам — всем, не только моим! — полдня отдыха.

— Согласен! Быть по-твоему! — охотно поддержал просьбу хан.

— Наш хан, может быть, нам, когда будет готов еще один участок, устроить в честь наших гостей и наших землекопов праздник? Поэт Бердах споет свои песни! — осторожно предложил Ерназар.

Зарлык слегка кивнул.

В погожий, пронизанный солнцем день, — казалось, что солнце поджаривает не только землю, но и небо, — Зарлык-хан объявил о полдневном отдыхе. Гонцы вихрем помчались вверх и вниз по берегу канала, будто подгоняемые доброй вестью. Все давно уже позабыли о веселье и праздниках. Люди обрадовались тому, что хан сдержал слово, позаботился о них и теперь они отдохнут, услышат песни Бердаха.

Землекопы стекались к назначенному месту, быстро и дружно рассаживались на земле. Бердах взял в руки дутар. Он стосковался по таким вот огромным сборищам, но жадному вниманию людей — даже солнце и полуденный зной ему были нипочем. Его охватило вдохновение. Пока землекопы с дальних участков подъезжали, собирались, Бердах пел песни-наставления, нравоучительные четверостишия. Когда же все были в сборе, ввысь, в небо, полетела новая песня Бердаха:

…И все же залитая потом лепешка,
Ей-богу же, лучше и слаще дарового меда!..

Песня взбудоражила слушателей, подняла их дух; они стали громкими возгласами выражать свой восторг и одобрение певцу. Восхищение их возрастало, энтузиазм увеличивался, захватил он и гостей. «Ах, сладок твой язык, поэт!» — слова, которыми каракалпаки привыкли выражать свою радость от песни, подхватили и повторяли и туркмены, и казахи, и узбеки — всяк на свой лад, на свой манер.

Бердах умолк, однако его песня не смолкала: люди сразу же стали повторять ее — петь все вместе. И раз, и другой…

Потом внезапно наступила тишина, и к поэту подошла Гулзиба. Она сняла с головы белое шелковое покрывало и завязала его поэту, как пояс. Женщина при таком скопище народа не постеснялась выйти в круг! Оказалась перед всеми с непокрытой головой! Начал возникать, подниматься, разрастаться грозный ропот, посыпались проклятия и грубая ругань.

Во весь рост вдруг поднялся пожилой дехканин и закричал что было мочи:

— Люди, не смейте оскорблять Гулзибу! Не проклинайте ее! За такую песню любых почестей, любых наград Бердаху — мало! Эй, Гулзиба, желаю тебе долгой жизни, ты за всех нас отблагодарила Бердаха! Люди! Для джигита и сама женщина — пояс, и ее похвала — пояс, и ее платок — тоже пояс!