Непонятные

— Ну что ж, не будем торопить события! — с грустью изрек Алакоз. — Но есть у меня к вам одна просьба. Нельзя нам уже теперь упускать то, что пригодится в будущем… Что, если мы пошлем к вам в Оренбург, Михайлов, двух-трех смышленых ребят? Не поможете им русской наукой овладеть?..

— Попробую! — коротко выразил свое согласие Михайлов.

Ерназар уединился в шалаше с Каллибеком и Тенелом. Беседа их длилась долго.

* * *

Каллибек и Тенел пустились в дорогу с Михайловым. Зарлыка и Генжемурата Ерназар отправил в аулы, сам же остался у «русской стены».

Ему необходимо было побыть наедине с самим собой. Разобраться в событиях, в людях и себе самом. Ерназар чувствовал себя точно волк, рыскающий по вымершему, совершенно пустому лесу, — никому он не нужен. А ему?.. Нужен ли кто-нибудь ему? Из живущих на земле людей? И что такое человек вообще? Человек, в котором так причудливо смешались трусость и смелость, сила и слабость, ум и безумие, верность и предательство!.. «Где уж мне постичь человеческую природу, коли я в себе-то толком разобраться не могу», — в бессилии думал он. Голова у него шла кругом, мысли ме шались, гнали одна другую… Как и почему он так позорно просчитался, обманулся в народе своем, в людях, в джигитах, взлелеянных, воспитанных собственными руками?.. Что нужно, что необходимо народу? И нужно ли вообще что-нибудь? Может быть, его удел — покорность и неволя! Может быть, подачка с ханского стола — это все, чего жаждут те, на кого Ерназар надеялся, кого он принял за народных защитников?.. А чего хочет он сам, к чему стремится, чего добивается? И хватит ли у него мужества и терпения, чтобы опять и опять внушать каракалпакам достойные помыслы и цели, повести их за собой. Хватит ли?.. Люди так устроены, что жалкие крохи, если крохи эти швыряет им хан, слепо принимают за щедрый дар. Да еще славят при этом ти — рана: как-де он милостив, как печется о них, как ценит тех, кто верно ему служит!.. Да, раболепство и покорность, слепота и мелкое тщеславие — как они уродуют людей и как цепко держат в своих когтях!.. Лишь бы сильные мира сего ценили, лишь бы не забыли о пользе и выгоде «ближних своих»!

Ерназару казалось, что он не выдержит и рухнет под тяжестью этих раздирающих сердце дум, разочарований и обид. В конце концов он пришел к выводу, что ему не остается ничего другого, как покончить с собой. Человек, который так опозорился перед народом, перед собой, который остался один, покинутый и преданный своими соратниками, жить не должен и не может!.. Но сначала он обязан объяснить матери свое решение и только потом осуществит его…

— Ассалам алейкум, Ерназар-ага! — услышал он бодрый молодой голос.

— А, это ты, Бердах! Ну, как успехи, как учение у Каракум-ишана?.. — безучастно откликнулся Ерназар.

— Он прогнал меня.

— Прогнал? Почему?

— Ему не нравятся мои песни! — лукаво улыбнулся Бердах. Но улыбка на его лице быстро угасла; он заметил, каким измученным и постаревшим выглядит Ерназар. — Вы сильно утомились, Ерназар-ага?

Ерназар замялся, потом направил разговор в другое русло:

— Если в карман сироты даже положить монету, она там все равно не сохранится — карман-то дырявый! Дорогой мой, отец твой беден, страна твоя нищая, почему бы тебе не обучиться знаниям у ишана, а потом употребить их на пользу отца и страны твоей?.. — Больше он ничего не добавил, лишь сделал Бердаху прощальный жест рукой и повернул назад.

Ерназар, вновь подошел к «русской стене». Он долго гладил стену по шероховатой и холодной поверхности своими огромными ладонями… Потом отпрянул от нее, закрыл искаженное страданием лицо руками, повернулся и поплелся прочь, согбенный, разбитый.

— Эй, Ерназар, что, все твои надежды и сила только в этой стене? — возникла перед ним Гулзиба.

Он встрепенулся, однако не остановился. Гулзиба догнала его.

— Я… я… сердце мое чуяло, что ты останешься здесь один в обиде на весь белый свет…

— Бес, а не женщина! — грубо огрызнулся Ерназар.

— Я женщина! Человек я!

Ерназар оторвал глаза от земли. Гулзиба была одета празднично, будто на свадьбу собралась. Он поморщился:

— Чего тебе надо?

Ты устал! Пойдем, вернемся в шалаш! Тебе необходимо отдохнуть. Успокоиться… Пойдем! — мягко настаивала Гулзиба.

Ерназар почувствовал и слабость, и усталость, и облегчение: ему не надо было принимать никаких решений, за него думают, о нем заботятся…

Гулзиба принялась наводить порядок в шалаше; она заново разостлала кошмы, разворошила слежавшееся сено. Она двигалась с такой естественной грацией и легкостью, она была так хороша, что руки Алакоза сами потянулись к ней. Гулзиба отстранилась от него.

— Сядь и выслушай меня! — В голосе Гулзибы было что-то такое, что заставило Ерназара безропотно подчиниться. Он отступил от нее, присел у входа в шалаш. — Я считаю тебя старейшиной аула, поэтому пришла высказать тебе свою жалобу. В народе говорят: девушка — это лампа, которая светит чужой семье… Увы, мне посветить не удалось…

— Ничего себе девушка! — саркастически рассмеялся Ерназар. — Кого теперь хочешь окрутить, сбить с пути? Мадреима или Маулена?..