Непонятый «Евгений Онегин»

Разнится и отношение к герою среди исследователей. В глазах В. А. Кошелева Ленский — прежде всего поэт, причем автор находится под влиянием раннего варианта рукописи. Соответственно усиливается вина Онегина, посмевшего поднять руку на поэта… Даже в своем итоговом замечании исследователь сохраняет оптимизм: «Ленский ведь еще ребенок — а из каждого ребенка всегда что-нибудь получается»[83].

Отношения Онегина с Ленским иначе рассмотрел М. О. Гершензон. Исследователь допускает ряд преувеличений, например, ставя Ленского на одну доску с сельскими обывателями-помещиками и даже ниже их, считая, что «Ленский хуже их», «труп, как они, но подрумяненный молодостью, поэзией, геттингенством»[84], иначе говоря, воспринимая реальностью то, что Пушкиным изображается лишь как один из гипотетических вариантов судьбы Ленского. Тем не менее М. О. Гершензон проницательно улавливает, как подспудно, интуитивно накапливается неприятие Ленского и со стороны Онегина, и со стороны Татьяны. Автор по праву подчеркивает, что сон Татьяны носит пророческий характер, и восклицает: «Как странно: их (главных героев. — Ю. Н.) счастье спугнуло появление Ольги и Ленского» (с. 108). Развивая эту мысль (правда, уже на предельном заострении), исследователь полагает, что Онегин «непременно соединился бы» с Татьяной, «если бы ему не предстоял в эти дни пугающий пример, карикатура того же соединения: пошлый роман Ленского с Ольгой» (с. 108). И в «мальчишеской выходке» Онегина против Ленского М. О. Гершензон усматривает «глубокие корни», почему «дело сразу приняло такой серьезный оборот. Иначе Онегин не допустил бы дуэли, он, как взрослый, успокоил бы обиженного ребенка; и, даже допустив дуэль, он обратил бы ее в шутку. Но чувство темное, сильное, злое направляло его руку…» (с. 107).

Вероятно, рассуждения М. О. Гершензона следовало бы освободить от преувеличений, но большая доля истины в них, несомненно, содержится.

Вслед за Ленским и в связи с ним входит в повествование Ольга. Ольга исчерпывающе определена автором в одной строфе, посвященной ее портрету, портрету внешнему и психологическому одновременно; несколько дополнительных штрихов дорисовывают этот портрет, сам по себе настолько ясный, что не возникает желания комментировать его.

В связи с Ольгой возникает и еще одна проблема, которая не является проблемой пушкинского романа, но возникает объективно, если продумывать следствия изображенных в романе фактов.

Таково уж универсальное свойство романа — панорамы русской жизни: многое из того, что здесь лишь намечено, может развернуться в самостоятельное исследование жизни. Что было бы, если бы Татьяна ответила Онегину «да», — разве это не одна из тем «Анны Карениной» Толстого? Строфа («А может быть и то: поэта / Обыкновенный ждал удел») о варианте судьбы Ленского — разве это не зерно «Обыкновенной истории» Гончарова? Названные произведения — именно самостоятельные исследования жизни, со своей проблематикой и своими героями; берется лишь самый факт, что создание Пушкина проходило через творческое сознание и Гончарова и Толстого.

Проблема, которая имеется в виду, не поставлена и в последующем развитии литературы: это тема ответственности избранницы поэта, а может быть, и ответственности поэта за свой выбор. Эта тема не возникала в пору работы над романом в личном плане перед холостым тогда Пушкиным; она еще не подкреплялась и иным жизненным опытом, в частности Дельвига, неудачная женитьба которого сыграла роковую роль в преждевременной кончине поэта.

В романе отмечено, что любовь Ленского, благодаря к тому же легкой податливости юного поэта на внушение и самовнушение, оказывает прямое влияние на его творчество:

Поклонник славы и свободы,
В волненье бурных дум своих,
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их.

Зато, вероятно, в ином случае, когда Ленский «Что ни заметит, ни услышит / Об Ольге, он про то и пишет», он рассчитывает на определенную благосклонность своей героини. Впрочем, автор не солидарен разделять даже такую скромную идиллию:

Случалось ли поэтам слезным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
И впрямь, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен… хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.

Отчетлива ирония в адрес вдохновенного Ленского, не лучшим образом распоряжающегося своим поэтическим даром.