Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

— Тогда почему вы не воспользуетесь своими существенными ресурсами, чтобы попытаться помочь остальному миру выбраться из этого кризиса? — «Вместо того чтобы обеспечивать нескольким десяткам привилегированных гостей все возможные удобства в самом дорогом хосписе на планете», — мог бы добавить я, но не делаю этого.

Этот вопрос вызывает у Форсайта смех, но веселья в нем — процентов двадцать. Остальное — чистейший неприкрытый фатализм, редкость для человека, который, выступая на публике, всегда казался мне абсолютным оптимистом.

— Ресурсы должны использоваться людьми, которые знают, что делают. Но проекты такого масштаба, о котором, как мне кажется, вы говорите, могут затевать только правительства. Думаю, вы уже видите, в чем проблема.

С улицы доносится такой мощный раскат грома, что я боюсь, как бы он не запорол нам звук.

— Помните, когда в Майами-Бич начались регулярные проблемы с наводнениями? — продолжает Форсайт, как только гром стихает. — Это был настоящий тревожный звонок. А канцелярия губернатора отреагировала на него тем, что запретила использовать словосочетание «изменение климата» в официальных документах. Я видел слишком много таких вот ничтожеств на должностях, к которым их никогда не должны были подпускать, чтобы сохранить хоть какую-то веру в их способность хоть с чем-нибудь справиться… а особенно с тем, к чему они не могли готовиться несколько лет подряд. — Он качает головой, и в этом движении ощущается невыносимая печаль. — Эти люди не способны принять вызов. Они умеют только назначать крайних. В этом они мастера.

А теперь — улыбка. Знакомая улыбка Ропера Форсайта. Ему сойдут с рук какие угодно слова, если их сопровождает эта обезоруживающая улыбка.

— Я ничего в жизни не добился бы в одиночку, и уж тем более не добился бы, если бы связывался с неудачниками. А теперь я слишком закостенел, чтобы менять свои привычки.

Он устремляет пытливый взгляд на камеру — нет, дальше, на меня самого, местного документалиста, бездарно проваливающего задачу не мешать интервьюируемому.

— Вы не хотите брать на себя ответственность за то, чего, по-вашему, я лишаю весь мир? — спрашивает он. — Вы ведь должны уже были понять, что дело тут не во мне. Дело в вас.

* * *

Контекст; нам стоит поместить то, чем мы здесь занимаемся, в надлежащий контекст.

Документальные фильмы обречены на безнадежную битву с тем фактом, что ни одно событие не случается в вакууме. Ничто не начинается само по себе, ничто по-настоящему не заканчивается. Мы всего лишь самовольно заключаем в скобки избранные отрезки времени и рассматриваем относящиеся к ним события и людей, ошибочно полагая, будто они изолированы.

Следующий шаг, который должен сделать я, мои жена и друзья, мои партнеры, вся наша крошечная домашняя кинокомпания, — это признать, что история циклична. Что иногда мы обречены повторять прошлое, потому что ничему не научились, или сожалеть, что не можем его повторить, потому что чему-то научились. Мы должны придать хаосу структуру.

Мой сырой материал: куча фрагментов видео- и аудиозаписей — и отчаяние. Я понятия не имею, как собрать все это в единое целое. Лучшее, на что я способен, — это надеяться, что, если я сложу разрозненные куски в достаточное количество конфигураций, какие-то из них окажутся осмысленными.

Такими, как, например, Кларк и Райли в роли рассказчиков. Оба работают со звуком, каждый по-своему, и обоих природа одарила обаятельными голосами.

Вот Кларк читает первые строки байроновского стихотворения, читает сдержанно, как усталый свидетель конца света:

^{Я видел сон… не все в нем было сном…}

Постепенно я начинаю видеть в этом идеальное сопровождение для отснятых мной кадров, в которых солнце проигрывает битву с тем, что извергла в небеса Исландия. Сначала — экстравагантность ранних рассветов и закатов, насыщенных как теми красками, которых мы от них ожидаем, так и теми, которых в них быть не должно, изумрудными и сапфировыми полосами, рассекающими свет. Теперь мы знаем, что причиной этого стало перенасыщение атмосферы соединениями бора и меди — доказательство того, что даже яд может быть красив.

По мере того как небо заполняется выбросами, его заволакивает темная дымка и витражное великолепие сменяется тусклой серостью.

Погасло солнце светлое — и звезды
Скиталися без цели, без лучей…

Шершавый поцелуй цифрового эхо добавляет неясной дистанции; так звучал бы голос Бога, если бы Бог разочаровался во всем и говорил, обернувшись через плечо, прежде чем захлопнуть за собой космическую дверь.

_{В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном…}

Мне даже не нужно подправлять цвета при монтаже, чтобы донести основную мысль. Мир сам уже лишил себя красок.