Непорочные в ликовании

— Мне кажется, я каждый день отвечаю на этот вопрос. Когда репетирую, когда мы выступаем, когда я разговариваю с людьми. Когда я молчу, наконец. Имеющий уши, конечно, услышал бы; впрочем, это утратило смысл с тех пор, как мы сделались поголовьем оглохших.

— А предположим, если бы убили по твоему приказу? Ты бы могла приказывать? Ты хотела бы приказывать?

— Послушай. Кто ты такая? — спросила Ванда.

— Как было бы хорошо, — говорила Лиза, — чтобы ты сама могла ответить на этот вопрос.

Ванда молчала. Возможно, молчание мое должно быть творящим, молчание мое должно быть созидательным, говорила себе она, и я не должна удовлетворяться тем, что есть, говорила она. Или тем, что только может быть, говорила она. Или тем, что тревожит меня своей невозможностью и несбыточностью, говорила она.

Пиво было плотным, густым, хмельным, с коричневатым оттенком; по полкружки уже отпили женщины, но хотелось еще и еще; и все было бы ничего, и отдаленное, и близлежащее, и все было бы приемлемо и предпочтительно, если бы только не этот запах, который вот уж много дней повсюду неотступно преследовал Лизу.

33

Они сидели в машине и видели вышедших женщин, Ф. сощуренными глазами жадно наблюдал за Вандой. Насколько она превосходит всех остальных, кого он знал, говорил себе он; как можно быть такой пустышкой, настолько не замечать амбициозного своего жара, возражал себе Ф. Он готов был бы притвориться автором какого-либо нового релятивизма, тем более, в особенности, если бы предугаданные и чрезвычайные свойства того служили б подножием и новой избранной деструктивности. Человек — это только Божьи потроха, сказал себе Ф., или только содержимое Его потрохов, или даже — вонь от этого содержимого. Это и есть человек, сказал себе Ф.

— Итак, — Ш. говорил, — готов ли ты составить мое счастие своей откровенностью?

Ф. смерил того лишь изысканным взглядом.

— По-твоему, я способен удовлетворить какие-либо из твоих ожиданий? — Ф. говорил.

— Но ты ведь, надеюсь, не захочешь разбить мое сверхъестественное сердце? — возразил Ш.

— В сущности, я всего лишь удостоверился в том, о чем и раньше догадывался, — Ф. говорил.

— Так посвяти ж меня скорей в свои парижские тайны, — с видимым нетерпением просил его Ш…

— Тебе нужен Ротанов, не так ли?..

— Нам нужен, — поспешно уточнил Ш.

— Самый простой путь — твой друг Феликс. Но отыскать его в этом городе все равно, что отыскать иголку в океане дерьма.

Ш. ухмыльнулся.

— Одно из двух, — говорил, — или ты окончательно и бесповоротно свихнулся от своего застарелого пессимизма, или ты все-таки изрядно недооцениваешь мои прославленные дедукции.

Ф. лишь вытянулся и безразлично откинул голову на жестком автомобильном сидении. Все равно тот не удержится и проговорится сам, решил он, решил Ф. и прав оказался.

— Разве ты не слышал, — Ш. говорил, мотор заводя, — что Феликс работает в школе? Причем, я даже знаю, в какой.

— Феликс? — Ф. говорил.

— О, здесь с его стороны целая философия, так чтоб было понятно, — с натужным изяществом прищелкнувши пальцами, Ш. говорил.

— А ты без философии, — возразил приятель его, знавший по опыту недавнему сомнительность сего неблагодарного дела.

— Если без философии, так он ведет историю — мать истины в старших классах.

— Так бы сразу и сказал.

— А я и говорю.

— Говоришь, но не сразу.

— Не сразу, но говорю.

— И далеко его школа?

— Сей секунд, — говорил Ш., немного прибавив газа. — Ты даже не успеешь подставить левую щеку, схлопотав по правой. — Говорил Ш. в своем эффективном умственном миноре.

Ф. решил отныне дышать всегда ровно и непринужденно, даже если бы на то ему было отпущено лишь несколько мгновений, он теперь только плотнее закрыл глаза и вполне отдался новой своей медитации неблагодарности. Для Ш. не осталась незамеченной сосредоточенность приятеля его, и он решил откликнуться на ту лишь своей мимолетной досадой.

— Ты не хочешь рассказать мне какую-нибудь новую беспредельную притчу, Ф.? — Ш. говорил.

— Пошел ты! — сквозь зубы спокойно ответствовал Ф.

Ш. машинально взглянул на часы, но времени не заметил и не запомнил, он сам не знал, для чего взглянул, но, и не зная того, не собирался о том и задумываться. Быть может, он бы еще усмехнулся от нарочитой нелюбезности Ф., но все ж таки удержался от бесцельной гримасы. Ни поодаль, ни поблизости, сознавал Ш., не существовало теперь зрителей иных его надмирной мимики и метафизических жестов.

Внезапно наперерез его лимузину, вопреки всем правилам, из улицы пересекающей выскочили фургон комиссариата и автомобиль с мигалкой; Ш. затормозил поспешно, чтоб не столкнуться, и испытал мгновенный холод в паху.

— Вот смотри, — процедил он Ф., изображавшему дремоту, впрочем, и верившему в свою дремоту, — там друзья твои поехали.

Ф. только глазами моргнул — раскрыл и закрыл, и краткосрочная неуместная аберрация на лице его отразилась.

— Это твои друзья, — отвечал он.