Непорочные в ликовании

— В конце концов, мы все — актеры! — громко сказала она, не оборачиваясь. — И если нас приглашают, значит мы нужны. Значит мы интересны.

Актриса лет сорока, худая и нервная (ее звали Мариной), сидевшая спереди, обернулась к Ванде.

— Я уже собиралась ложиться, как вдруг услышала какие-то звуки в прихожей, — говорила она. — Я бросилась туда — и вижу, что дверь открывается. Нет, ее не ломают, но открывают ключом. Откуда у них ключ? Откуда они все знают про нас? Входят двое, я хотела закричать… я все это уже видела и представляла себе раньше. Может, мне это уже снилось когда-то. А мне тогда говорят, эти двое мне говорят: «Можете кричать, если вам так легче, но это бессмысленно. В этом нет смысла. Вы едете сейчас выступать. На улице стоит автобус, все уже собрались и ждут вас. И Ванда Лебскина ждет вас», — сказали мне. — Я здесь появилась на десять минут раньше тебя, — говорила еще женщина.

— Да-да, — рассеянно сказала Ванда. — Откуда они все знают?

— Нет, правда, они знают все.

— Может, им кто-то рассказал…

— Из наших?..

— Все может быть.

— А, по-моему, мы вроде мух, что летят на липкую бумагу, — сказал Олег.

— Странно, я думала, что ты спишь, — ответила Ванда.

Ехали они уже довольно долго, а Олег не принимал участия в разговорах и сидел с прикрытыми глазами, головою прислонясь к зеркальному стеклу и лишь иногда вздрагивал, когда встряхивало едущий автобус.

— Нет, я не сплю, — возразил он.

— А что, любуешься собой в зеркало? — спросила Ванда.

Но Олег не ответил.

— Нас, наверное, везут куда-нибудь за город, — сказала Марина.

— Возможно, — сказала Ванда.

— Сейчас завезут куда-нибудь в чистое поле… — сказал кто-то сзади.

— Завяжут глаза…

— И скажут: «играйте»!..

— И мы станем играть, — сказала Ванда.

— Быть или не быть? — вот в чем вопрос!..

— Нет вопроса: «быть или не быть»? Как нет и выбора. А есть только стечение обстоятельств, приводящее либо к смерти, либо к временному продолжению жизни, — сказали еще сзади.

— У Гамлета был выбор.

— Мы не Гамлеты. Все не могут быть Гамлетами. Да и время другое.

— Времена всегда одинаковы.

— Ничего они не одинаковы…

— Если прислониться к стеклу, — тихо сказал Олег, — то кое-что все-таки видно. А у меня здесь, с краю, зеркальный слой нарушен.

— И где же мы? — спросила Ванда.

— Кружим по городу.

— Мы в городе? — удивилась Ванда.

— Да, — повторил Олег.

— Ты знаешь это место?

— Знаю, — сказал Олег.

— Где это?

— Парк. Старая больница. И неподалеку от больницы, на краю парка — особняк со стеклянными террасами вокруг

— Что? — переспросила Ванда. — Так это?..

— Серый особняк, похожий на брошенное сомбреро, — сказал Олег. — И мы, похоже, приехали.

Олег вдруг выпрямился и застыл на сидении с неподвижной спиною. Автобус остановился. Они все сидели молча и ожидали в напряжении.

33

Быть может, зима теперь началась вопреки всем срокам и правилам, когда ее никто не ждал, когда на нее никто не надеялся, так показалось ему. Зима началась с его спины и затылка, и потом уже все больное и безвольное тело его захватила окоченением. И в уши его еще вливалось что-то неприятное и выморочное, что-то жалкое и досадное, чей-то плач или писк. С трудом он после веки разлепил и увидел, что зимы никакой нет. Ф. лежал на полу цементном в зале холодном, почти вовсе без света. Он был здесь не один, когда он только смог различать окружающее, так сразу увидел других людей, тоже лежавших, как и он, на полу и еще на стеллажах.

Шевелиться, шевелиться, двигаться, ползти, только в этом спасение, сказал себе он, но это непросто, сразу почувствовал Ф. И тогда он все же пополз, он подполз к лежавшему неподалеку человеку и хотел дотронуться до него, разбудить, быть может, растолкать… и вдруг вздрогнул. Человек был как живой, но он не был живым, его не надо было будить. Он был как восковая фигура, но он не был восковою фигурой. Ф. огляделся; такими же, должно быть, были и остальные: как будто живые, но не живые. Черт побери, не живые!.. Как будто восковые фигуры, но не восковые фигуры. Морг ли это был, склеп, анатомический театр или другое какое жуткое, невообразимое, зловещее хранилище? По углам стояли кресла, и в креслах тоже сидели неподвижные фигуры.

— Эй вы там, заткнитесь! — простонал вдруг Ф., простонал звукам, тем, что в уши его вливались мороком, вливались галлюцинацией. И, о чудо! звуки на минуту затихли, и вправду затихли. Значит звуки-то хоть были настоящими!..

Ф. наконец-то на ноги поднялся, и звуки снова взялись его изводить. Пошатываясь, он побрел на звуки, добрел до стены, потом до железной двери. Он остановился и прислушался. Это был плач, детский плач, слышал теперь Ф. Он ощупал дверь железную, но запоров на ней никаких не нашел.

— Эй! — сказал Ф.

Плач снова затих, Ф. разговаривал с этим плачем.

— Тихо, сопляки, тихо! — прикрикнул он. — Вы слышите меня?