Непорочные в ликовании

— Так! — решительно сказал Кот. — Вы оба все сказали? А теперь вы сядете и изложите все это на бумаге. А мы будем разбираться.

Неглин, пунцовый и злой, сел за стол и пред собою бумаги лист положил. Сел писать и раздраженный Кузьма. Человек он был практический, и попусту писать не любил ничего.

— Вас одних-то оставить можно? — осведомился комиссар. — Или вы друг друга перестреляете?

— Можно, — буркнул Неглин. Задаев не отвечал ничего, он только лоб морщил в размышлении над первою фразой.

Но комиссар не поверил; он выглянул в коридор и позвал какого-то случайно проходящего там офицера.

— Вот, посиди здесь, — сказал он. — И смотри, чтобы эти между собой не очень-то разговаривали. А то они уж слишком любят друг друга!..

Сказал комиссар Кот и вышел вон.

25

Здесь был парк, окраина парка; он одичал немного, ибо не благоустраивался давно. Серые сосны одни выглядели строго и нарядно, прочие же деревья ссутулились, поникли, пообтрепались, они стали будто бродяги и попрошайки. Между деревьев стояли несколько больничных корпусов в три и в четыре этажа, была своя котельная, столовая, банное помещение, прачечная.

В нескольких сотнях метров парк вдруг делался щеголем; здесь, за высокой помпезной оградой размещался овальной формы особняк, с террасами вокруг него. Он был, как замечали многие, похож на брошенную мексиканскую шляпу — сомбреро. Он был совсем другим, он был не то же самое, что и больница.

Правее больничного приемного покоя, в конце дорожки асфальтовой, во флигеле старого темного кирпича притулился гараж небольшой на четыре единицы спецтранспорта. Дощатые ворота гаража были раскрыты, горела переноска на стене, в глубине помещения стояли Лиза и Никитишна за спиною у той, и еще были двое — один помоложе, чернявый, жилистый и небритый, другой — более рыхлый и летами постарше, должно быть, помощник чернявого.

Фургон остановился метрах в тридцати, из него вылезли Иванов с Гальпериным, коротко осмотрелись психологи и пошли в сторону раскрытых ворот. Чернявый шагнул им навстречу, и вот он уж вышел на асфальт, за границу света. Иванов приблизился к чернявому, бережно обнял того и поцеловал в скулу его костлявую и небритую.

— Брат, — сказал он.

Чернявый обнял Иванова, осторожно, деликатно, и тоже поцеловал в скулу.

— Брат, — сказал чернявый.

Гальперин тоже обнял чернявого небритого человека, несколько раз легонько похлопал того по спине между лопаток, и поцеловал его в скулу, чуть-чуть даже ту обслюнявив.

— Брат, — сказал Гальперин.

Чернявый обнял Гальперина и тоже по спине похлопал, и даже ущипнул слегка, впрочем, вовсе не больно и не обидно, но скорее дружественно, шутливо и поощрительно. И поцеловал тоже.

— Брат, — сказал чернявый.

— Как редко мы видимся, — сказал Иванов со вздохом.

— Да, — говорил чернявый, — и это меня огорчает.

— И меня тоже, — подтвердил Гальперин.

— Надо бы чаще, — сказал Иванов.

— Да, — согласился чернявый.

— А я еще сегодня ему говорил, — сказал Гальперин, кивнув в сторону ученого коллеги своего, — что каждый день вспоминаю о нашем брате и друге Икраме.

— Точно, он говорил, — подтвердил Иванов.

— Я верю, — сказал Икрам.

— Мы все время вспоминаем нашего брата и нашего друга, — сказал Иванов.

— Я тоже каждый день вспоминаю о вас, — говорил Икрам.

— Завтра праздник, — вспомнил вдруг Иванов.

— Да, завтра праздник, — говорил и Икрам.

— Точно, — подтвердил Гальперин. Всегда легче соглашаться, чем прекословить, а Гальперин предпочел бы скорее впасть в уклончивость, двусмысленность и суесловие, чем стал бы возражать и настаивать на своем.

— Как редко теперь бывают праздники, — сказал Иванов.

— Так редко, что даже забываешь о них, — подтвердил Икрам.

— Это ужасно!.. — развел руками Гальперин.

— Хорошо бы встретиться завтра, посидеть, поговорить… — предложил Иванов. — Я вот все думаю об этом…

— Хорошо бы, — согласился чернявый. — Если только не будет много работы.

— Ох, работа, работа! — с тучным бакалейным вздохом говорил Гальперин.

— Нет, работа это очень важно. Нет ничего важнее работы, — сказал Иванов.

— Работа превыше всего, — кивнул головою Икрам.

— Да, — говорил Гальперин.

— А у нас для тебя есть подарок, брат, — сказал Иванов.

Икрам выразил лицом любопытство и заинтересованность.

Иванов залез к себе за пазуху пальто его черного, вытащил оттуда что-то и протянул это что-то Икраму. Чернявый сделал ртом какое-то туманное восклицание, возможно, восторженное.

— Вот, — сказал Иванов. — Настоящий черкесский кинжал.

— Старинной работы, — поддакнул Гальперин.

Икрам восхищенно рассматривал дорогой подарок. Он вынул кинжал до середины из его ножен, полюбовался лезвием, вложил обратно и, трепетно поцеловав оружие, засунул к себе в карман.

— У меня тоже есть для вас подарок, братья, — сказал он.

Психологи были неподдельно удивлены. Икрам сделал знак своему помощнику, тот вывел откуда-то невысокого бородатого человека, всего в синяках и ссадинах, запуганного и забитого, и подвел того к Икраму.

— Вот, — сказал Икрам. — Я слышал, что вы потеряли Казимира. Может, этот вам на что-то сгодится.

— О-о! Что он умеет? — спрашивал Иванов, рассматривая бородача.