Непосланный посланник

– Эти гектары и гектары бараков, где лежат высушенные до бестелесного состояния люди, бывшие бойцы и командиры Красной Армии, обычные граждане Союза. Они просто ждут когда, их живыми закопают в землю… Ты видел детей-скелетиков, «батя?» Детишек тринадцати-пятнадцати лет, которые весят 9–10 кило? – продолжал я.

И тут карандаш мужчины с хрустом сломался, а он тяжело дыша продолжал этим обломком что-то чиркать по блокноту.

– Сейчас нужны фильмы об этом, «батя!» – не замечая этого ступора, вещал я. – Не надо ничего маскировать! Эта кровь и ужас нужны всем нам, чтобы мы наконец-то перестали жалеть врага и себя заодно! Необходимо понять, что сейчас идет война на физическое уничтожение! А у нас тут что?! Что это за выпученные глаза на экране?! Нужен четкий, но в то же время максимально естественный посыл – вот жестокий враг, вот его бесчеловечно замученная жертва, а вот герой-боец Красной Армии или работник тыла, тянувший жилы за станком.

Рассказывая обо всех этих неотъемлемых частях современного и зрелищного блокбастера, я не чувствовал никакой неловкости. Мол, я такой-сякой, сам уподобляюсь манипуляторам, которых же я и хаю. Или я, весь такой красивый, учу уму-разуму гениальных советских режиссеров, которые сняли десятки суперуспешных фильмов. Совершенно нет! Напротив, я чувствовал свою стопроцентную правоту. Ведь я ничего не собирался ломать. Все мои идеи и соображения, которыми я надеялся внести в кинематограф свежую струю, ведь в более позднее время прекрасно работали. А значит, все эти приемы повышения зрелищности и действенности кино сработают и здесь!

– Слушай, «батя», – я поглядел Михайловскому прямо в глаза. – Снимаемый там фильм зрителям конечно понравится, и его будут смотреть и плакать, но… он все равно полное говно, – я почему-то был уверен, что сейчас было не время для выбора выражений. – Ему все равно не стать тем явлением, которое сможет зажечь людей. В данный момент нужен совершенно другой накал эмоций и страстей. Фашист в сотнях километров от Москвы и все еще изо всех сил рвется сюда. Его смогут остановить лишь они, простые люди – такие, как ты. И им нужно что-то, чтобы с легкостью и без страха идти под пули, чтобы, стреляя по врагу, гореть в танке, задыхаясь от дыма, идти на таран или, изнемогая от голода, стоять за станком, – «батя» тяжело вздохнул, и я понял, что он мой с «потрохами». – Ты ведь понимаешь, что я знаю очень много, и поэтому Хозяин мне доверяет. Так вот, сейчас я совершенно точно знаю, что нужно изменить в фильме, чтобы он стал совершенно другим. Мы – ты, я и режиссер – сделаем его лекарством для наших людей и ядом для врага, от которого он будет корчиться в мучениях. И надо лишь, чтобы режиссер ко мне прислушался.

Тот несколько минут молчал. И я прекрасно понимал, что ему нелегко согласиться со мной. Конечно, за все эти дни он не раз убеждался, что я исключительный феномен, знаний которого хватит на несколько научных институтов. Однако сфера искусства была в Союзе сакральной и всегда курировалась лично первым лицом, поэтому влезать туда своим «свиным рылом» было чревато наступлением очень негативных последствий.

– Ладно, Дмитрий, по рукам, – и моя ладонь утопла в его здоровенной клешне, которой бы более подошел меч, а не его любимый наган. – Попробуем… Только знаю я этого режиссера. Пырьев это. Кремень, а не человек. Говорят, его в Гражданскую казара поймала и давай ему ногу на костре палить, а он им все это время «Интернационал» пел. И так разозлил их, что они пару раз выстрелили в него. Потом, правда, выяснилось, что пули в портсигар его попали… Словом, так просто с ним не поговорить.

Однако меня уже было не остановить. Честно говоря, у меня и в прошлой жизни так было. Если уж я «оседлал тему», то держись – я несся, словно тяжелый танк… План у меня сложился почти мгновенно. Был у меня такого рода опыт по мягкому уговариванию людей, когда действовать нужно было не силой, а горькими напитками.

– Сделаем, «батя», так… Его надо напоить в каком-нибудь укромном месте и высказать ему все эти замечания и предложения, – я показал стакан, в который что-то наливают. – Он будет дезориентирован и, скорее всего, сговорчив. С утречка же, когда он проспится и чуть оклемается, то надо немного наехать на него авторитетом личного порученца Вождя, – тут я заметил легкую ухмылку Михайловского, которую тот и не думал скрывать. – Да, а что тут смешного? Чай, не придумали, а заработали. Скажешь, так, мол, и так, есть личная просьба… – я ткнул пальцем в потолок. – Надо бы немного доработать сценарий и кое в чем переработать сам процесс съемок. И можно намекнуть, что я не просто какой-то там пацан с улицы, а сын… – тут я еще более выразительнее ткнул в потолок.

На этот раз «батя» уже не улыбался, а отрицательно качал головой. Он прекрасно понимал, что люди и за меньшее отправляются «пить кофе к Берии», а потом рубить сосну в Сибирь (если повезет).