Непосредственный человек

Старение, как кто-то некогда сказал, не для слабаков, но возраст — не столько проблема, сколько умаление. В то лето Уильям Генри Деверо пересек две спортивные меты (не считая баскетбола). Перед отъездом в Атланту Джули устроила своему папочке полный разгром на корте — неизбежное поражение я оттягивал с помощью болтовни и отвлекающих маневров почти десять лет. В один прекрасный жаркий воскресный день в матче из двух сетов — все это заняло меньше часа — Джули принялась гонять пятидесятилетнего папочку с левой боковой линии к правой, от сетки к задней линии и снова к сетке, с жестокой и совершенно ей не присущей эффективностью. Я понял, что буду разбит, как только заметил, что она меня не слушает, — это не то же самое, что делать над собой усилие, чтобы не прислушиваться, как она поступала раньше. Десять лет мне удавалось сбить ее с толку именно советом не сбиваться, но в этот день девочка ухитрилась отключить мой голос на корте столь же эффективно, как в детстве отключала его за обеденным столом, когда я пытался советовать ей книги. Лишь когда игра закончилась и победа, в которую она не осмеливалась поверить, досталась ей, лицо Джули засияло улыбкой, способной разбить отцовское сердце.

— Это за то, как ты обошелся с Расселом, — ухмыльнулась она мне по пути домой, и на миг, пока не вспомнился тот баскетбольный матч, когда Рассел поверх щита забросил мяч на крышу, мне показалось, она упрекает меня за то, что я выгнал зятя из города, обнаружив его в постели Мег Квигли.

Хуже поражения — капитуляция. В то лето, отбегав трусцой весну в надежде вернуть себе позицию на левом фланге, я добровольно перешел на первую базу и столь органично прижился там, что Фил Уотсон окончательно уверился в своем ошибочном предположении, будто я прирожденный игрок первой базы. Вовсе нет. На первой базе философскими проблемами становятся опыт, надежность, терпение и вера, но, увы, там нет поэзии. Можно почувствовать удовлетворение, выкапывая из грязи неудачный мяч, но сердце не подпрыгивает так, как когда подающий обрушивается на летящий мяч и посылает его столь высоко и далеко, что мужчина вроде меня ощущает восторг и изумление. Племянник Уотсона достаточно хорошо зарекомендовал себя на моем левом фланге. В начале сезона скорость у него была вдвое больше моей, а разума — вдвое меньше моего. То есть команда ничего не выгадала, но, как справедливо замечает Уотсон, уму-разуму племянничек со временем научится, а я уже вряд ли стану проворнее.

Однажды поздно вечером у нас на веранде, после того как Лили ушла спать, Тони Конилья, заехавший попрощаться перед отъездом на год в Питтсбург, на временную работу в академическом отпуске, приканчивая на пару со мной бутылку доброго ирландского виски, попытался растолковать мне все это. У него вышел бы очередной длинный патентованный монолог, только я был не в настроении.

— Мы вошли в пору мудрости, — провозгласил он.

— Взять хотя бы Беовульфа, — продолжал он. — В жизни каждого воителя наступает момент, когда он понимает, что уже не в лучшей форме. Он думает, что он все тот же, каким был, когда лупцевал Гренделя, но он ошибается. Будь он честен с собой, пришлось бы признать, что с мамашей Гренделя ему уже не совладать в честной битве.

— Беовульф победил мамашу Гренделя, — не удержался я. — А она была крепкая баба.

— Э? — встрепыхнулся Тони. — Беовульф победил мать Гренделя?

— Вчистую, сколько помню.

— Ага, — сообразил он и ткнул в меня пальцем, словно это я подпортил ему память. — Дракону — вот кому он проиграл.

К сожалению, я и сам многое подзабыл в древнем эпосе.

— Кажется, дракона он все-таки убил, но и сам был смертельно ранен.

— Значит, именно об этом я и говорю! — сощурился на меня Тони. — О драконе я и говорю. Нечего было Беовульфу лезть в драку. На тот момент он был уже старый воитель.

— Погоди, — сказал я. — Поэма превозносит его как героя именно за то, что он вступил в бой с драконом.

Тони злобно оскалился. Того гляди мы поссоримся из-за Беовульфа.

— Но хватка у него была уже не та. Время подвигов миновало. Он вошел в пору мудрости, но ему не хватило мудрости это признать.

— Он умер смертью героя. В этом и заключалась его мудрость.

Тони сделал затяжной глоток из бутылки, обдумывая мои закоснелые взгляды.

— Ладно, к черту Беовульфа. Сейчас воинов все равно уже нет.

С этим я готов был согласиться.

— Но и Гренделей больше нет, — уточнил я. — Мужчинам нашего возраста даже Гренделева матушка не попадается. Бог знает, что нам делать, когда мы достигнем возраста встречи с драконом.

— Не надо мне никаких драконов, — сказал Тони. — Я вошел в возраст мудрости.

— Джейкоб тоже вошел, — подхватил я.

— Он если во что и вошел, так в безумную Грэйси. Мудрости в этом мало, — вновь расфилософствовался Тони. — Нет, юность — вот пора деяний. Юность все время задает вопрос: кто я такой? В пору мудрости мы спрашиваем: какими мы сделались?

— И какими же мы сделались?

— Я сделался очень пьяным.

— Тогда не садись за руль, — настойчиво попросил я, — останься переночевать. Завтра поедешь домой.