Непостижимая концепция (антология)

– Ты о чем? – спросил он вежливо, но с напряжением в голосе. Подслушать застольный разговор Коленька никак не мог. Ухо одно, и то обожженное; контейнер стариковский окон не имеет, герметичен, что банка консервная. Не мог урод подслушать. Или все же мог? – Своим делом занимайся, Николай, ладно? Я тебя не трогаю, и ты меня не задирай…

– Ты, чужак… гостеприимством Горского… пользуйся, – коверкая русскую речь акцентом и паузами, процедил поднебесник, угрожающе прищурив единственный глаз, – да язык за зубами держи… Понял?

И когда Артем уже хотел ответить, причем что-то дерзкое, способное спровоцировать драку, дверь степановского дома снова открылась. Дед, выколачивая трубку, стоял на пороге, подслеповато щурясь в вечерний сумрак.

– Коля? Ты, Коля, не шуми. Зайди-ка лучше, потолкуем. Нечего доброму человеку нервы трепать, он гость мой сегодня. Отоспится да пойдет своим путем.

Николай, на слова деда отреагировав втягиванием головы в широкие плечи, сжал губы в полоску. Зыркнул на Кузнецова азиатским глазом, темным, как гиблый омут, и столь же холодным. Но в дом зашел послушно, без возражений. И тут Артем, несомненно не доверявший Степану, чуть не поблагодарил лучезарно-степенного Горского. Не хватало еще деревню изучать, пока по пятам это чудище одноглазое ходит…

Старик и китаец скрылись в контейнере, простонала неплотно пригнанная дверь. Артему показалось, что за прошедшие минуты на улице стало еще темнее, а стиснувший его корсет стен будто запульсировал, заколыхался, как бока гигантского животного.

Он судорожно вдохнул, пытаясь прочистить голову. Ощущение, что в этом странном танце он из ведущего превратился в ведомого не прошло, облепило мозг теплым влажным полотенцем, поставило вопрос неверию. Ну, ничего… в Сальтильо с ним и не такое приключилось, так ведь выкарабкался, причину нашел, сумел из-под гнета магнетического вырваться. И тут сумеет. А завтра ускользнет, собрав всю необходимую информацию.

Артем двинулся по улочке, пытаясь вспомнить, с какой стороны подходил к дому Степана и Марики. Не сумел и бесцельно побрел вперед, изучая однообразную мазню на стенках и записывая дорогу в «балалайку», чтобы не заплутать на обратном пути.

Заметил еще одну стайку детей. Маленьких совсем, максимум трехлеток.

Как прежние, эти сидели прямо на стынущей земле, перебирая машинки и куклы так, словно забыли, что с ними нужно делать. Смотрели малыши ровно перед собой, в темнеющую августовскую пустоту, и Кузнецов даже опустился на корточки, пытаясь разглядеть, нет ли в их затылках «балалаечных» портов. Хотел подойти, слово доброе детишкам сказать да пару вопросов добавить. Но тут из ближайших контейнеров показались две женщины, одинаково статные и дородные. Молча разобрали детей и унесли в дома. На Артема даже не взглянув.

«Балалайка» самого Кузнецова по-прежнему молчала. Ни выхода в глобальную сеть, ни локальных конструктов обнаружить не удавалось. Переключившись в текстовый режим, он начал делать заметки, которые в будущем предстояло развернуть в полноценный отчет. Когда дело дошло до описания потерянного времени или его собственной беспомощности, пришедшей на смену упертому эгоцентризму, растерялся, бездумно перебирая слова. И вдруг заметил, что ноги принесли его к подобию центральной площади поселка.

Контейнеры, обрамлявшие пятачок, были выставлены так, чтобы образовывать ровный круг. Ни окон, ни дверей, ни балконов внутрь не выходило – только тощие улочки, будто спицы здоровенного колеса, в центре которого виднелось полусферическое сооружение.

Темнело все быстрее. Кое-где над многоэтажными нагромождениями жести зажглись редкие неоновые трубки, наверняка подзаряжаемые от солнечных батарей. В их призрачном свете, отбеливавшем кожу, словно известь, Кузнецов неуверенно вышел на площадь, сворачивая недописанный документ и переключаясь в режим видеосъемки.

Хмыкнул, рассматривая приземистую, собранную из жердей и шкур юрту, медленно обошел ее кругом. Лицезреть в Воле, состоявшей из однообразных железных параллелепипедов, нечто столь необычное и архаичное, как этот домишко кочевников, было неестественно и дико. А еще Артем понял, что едва различимый его слухом гул, напомнивший о трансформаторе, исходит именно из юрты.

Приметив вход, он аккуратно, украдкой, но внимательно осмотрелся. Набросил рюкзак на оба плеча. Проверил, удобно ли расположен пистолет на поясе. И уже собрался откинуть полог, чтобы осторожно заглянуть…

– Не нужно, сынок. – Степан стоял в одной из улочек-спиц, пыхтя трубкой. Говорил негромко, без угрозы, словно не вора ловил, а собравшегося нашкодить внука. – Я ж объяснял, что Штырь чужаков не жалует. Он и своих-то жаловать иногда отказывается. Да только терпим, куда нам без его железок?

Артем похолодел. Замер, вытянув руки вдоль тела, медленно обернулся к проулку.

– Прости, отец, никого обидеть не хотел, – честно сознался он, виновато опуская голову. – Просто это необычно – поселок ваш, и юрта в середине. Раньше, наверное, шаман жил?