Непостижимая концепция (антология)

– Аре ратан! Аре маталла кир-ахор! – вдруг пропел в кошмарной тишине знакомый голос, в котором Мэтью узнал Степана Горского.

– Аре кир-ахор! – негромко, но чудовищно слаженно повторила за ним толпа.

И принялась раз за разом напевать речитатив, протяжно и вкрадчиво, отчего делалось еще страшнее. Дерево на северной границе Воли качнуло ветвями, на чужака налетел порыв обжигающе-холодного, космически-ледяного ветра. Мэтью скрутило, против его воли согнуло пополам, а затем резко и болезненно стошнило остатками обеда и медовухи.

– Ну вот чего тебе не спалось, сынок? – Безликий Степан, которого Фостер смог идентифицировать лишь по зажженной трубке в руке, вышел из людной стены, продолжая плавиться лицом. – Неужто наркотик твой чары любовные разрушить помог… Жаль, сынок, очень жаль. Дело сделал свое, ну и спал бы до утра. А теперь, Артемка, как же с тобой быть?

Справа от Фостера, утирающего губы от едкой желчи, появился Николай. Его лицо тоже перетекало из одного образа в другой, но вудуист узнал ненавистного поднебесника по серебряному кулону на груди.

Обезображенный китаец протянул к чужаку руки, и Мэтью не сдержался – почти не целя выстрелил в нападавшего, продырявив бедро. Коленька – это напугало разведчика не меньше однотонных завываний на чужом языке или мимических трансформаций – упал на землю совершенно молча, словно всего лишь споткнулся, а не пулю получил. Остался лежать и только буравил недруга угольно-черным взглядом единственного глаза. Зрачок которого, что не без содрогания заметил Фостер, теперь растекся, заполнив всю склеру.

– Аре ратан! Аре маталла кир-ахор! – продолжала приглушенно голосить толпа. Лица волевцев все еще колыхались киселем, а одинаковые черные глаза выпучились, будто грозили взорваться изнутри. – Аре кир-ахор!

– Ой, зря ты так, Артемка, – с укором произнесло существо в войлочной шляпе и с трубкой в узловатой руке. – А еще добрым казался, правду рассказать хотел. Как бы мы не ошиблись, а то еще родит сестра дурного…

От нахлынувшего осознания Мэтью вдруг расхохотался. Громко, неестественно, надрывно и истерично, но в этом смехе, как при взрезании фурункула, выплеснулись и сдерживающий его морок, и леденящий ужас, и сопротивление рассудка увиденному. Его – человека, разоблачившего дюжину ложных культов по всему миру, – использовали как быка-осеменителя!

– Ах вы, сучье отродье, – прошипел он, мысленно вознося молитву Марии Лоа и призывая Богородицу простить ему прегрешения. – Девку под меня подложили и думали целыми остаться… Всех завалю!

– Не горячись, сынок, – с восковой улыбкой попросил Степан, затягиваясь из трубки. – Сколько патронов в оружии твоем? Двадцать? Да пусть хоть тридцать… А нас тут две сотни. Хочешь узнать, как быстро мы способны избавиться от попавшей в тело пули?

Краем глаза Фостер заметил, как стоящее на окраине Воли дерево снова качнулось под порывом ветра. И тут же понял, что сорокаметровая долговязая тень, перечеркнувшая звезды, – вовсе не дерево. Сознание мгновенно покрылось коркой льда – ударь покрепче, проломи, и навеки сломаешь.

Он сделал шаг назад, упираясь в основание юрты, и почувствовал, как роняет пистолет.

– Вы меня использовали, твари… – выдавил жалобно, будто это могло помочь в споре с существами, имевшими одно лицо на всю деревню. – Добрыми притворялись…

– Ты тоже, Артемка, – назидательно парировал старик с черными нечеловеческими глазами. – Это мир притворщиков, верно? Но так было нужно, поверь. Хотел знать про Врачующего-И-Отнимающего? Про Того, Кто Ходит По Спиралям? Так знай, сынок, что он не только возвращает здоровье. Он требует новой крови, одновременно награждая наших мужчин проклятием бесплодия. Поможет это твоим епископам, если расскажешь?

Фостер окаменел, не в силах пошевелиться. Дед стоял в нескольких шагах от него, терпеливо чего-то ожидая. Жители поселка продолжали тянуть гипнотическую песнь. Огромная тень за деревней снова шевельнула конечностью, поседевшие волосы разведчика приласкал ветер.

– Нельзя ему уходить, – спокойно, без привычной злобы, сказал Коленька, все еще лежащий на земле. Шевелящиеся губы двумя червями переползли на левую щеку, где растворились под жидкой кожей. Через мгновение на лице раненого прорезался новый рот. – Видел слишком много.

– Да ничего он не видел, брат, – беззаботно отмахнулся Горский, и было сложно понять, то ли его лицо опять поплыло, то ли маска растянулась в улыбке. – На дурман все спишет, если умом не повредился. Есть еще шанс.

– Ты ошибаешься, брат, – рассудительно возразил подстреленный поднебесник. – Он – ищейка Церкви. Уничтожитель чудес. Отпустим, и через месяц Волю заполонят вудуисты, ученые и корпоративные ищейки. Не будет больше спокойной жизни, не будет новых детей…

Старик не ответил. Нахмурился, отчего брови перетекли на переносицу, растворяясь, а на их месте тут же проклюнулись новые. Непроницаемые вытаращенные глаза Степана стали еще больше, грозя вывалиться из глазниц. Он тяжело вздохнул.