Непостижимая Шанель

Назавтра были новые сюрпризы… Она заявила Берте, что не поедет во Фрежюс. Почему? Бесполезно настаивать. Она не поедет. А похороны? Нет. Чего она хотела? Попасть на место катастрофы. Берта дала ей машину. Габриэль отказалась от сопровождающих. Даже от Лаборда? Даже от него. Берта смирилась.

Сестра Артура узнала об этой поездке из рассказа своего шофера. Он повез молодую даму туда, куда накануне отвозил миледи. Машина капитана по-прежнему была на месте, ее оттащили на обочину, полусгоревшую, ни на что не годную. Молодая дама обошла ее, прикладывая к ней руки, словно слепая. Потом села на дорожный столб и, повернувшись спиной к дороге, опустив голову и не двигаясь, страшно рыдала. Страшно. В течение нескольких часов, уточнил шофер. Из деликатности он удалился.

Габриэль умела, Габриэль могла плакать. Но только лицом к лицу с землей.

В ту ночь в сказочном Канне, среди сосен и эвкалиптов, где возвышались большие виллы, было шумнее, чем обычно. Наступило Рождество. В номере рядом с Бертой был праздник с оркестром, и негры играли блюзы.

Французы, англичане, американцы набрасывались на развлечения. Джаз — все думали только об этом.

Славянские годы (1920–1925)

Всякая новая мода — отказ наследовать, ниспровержение диктата прежней моды; мода осознает себя как право, как естественное право настоящего над прошлым…

Ролан Барт. Система моды

I Черные ставни

Возможно, это было их совместное решение: за три месяца до смерти Боя Габриэль переехала со своим ателье из дома 21 по улице Камбон, за которое она платила патент модистки с 1910 года, и, будучи уже модельером, обосновалась в доме 31 по той же улице, где оставалась до конца жизни. Вскоре после смерти Боя она подписала контракт на покупку новой виллы, которая привлекла ее отдаленностью, что в эти годы, казалось, было главной заботой Габриэль. Она собиралась переехать из леса Сен-Кюкюфа на холмы Гарша, из одной виллы в другую, более просторную и лучше расположенную, из «Миланезы» в «Бель Респиро». Названия, которые могли бы послужить заголовком для новелл Колетт. Как бы она сумела описать их сады, особенно последний, в «Бель Респиро», густой, наполненный ароматами и звенящим пением птиц. Все свидетельствовало о совершенно четком выборе: не жить в Париже, жить скрываясь.

Тоска Габриэль принимала тревожные формы. Закончив работу, она возвращалась в «Миланезу» по субботам, чтобы выплакаться тайком.

По рассказам ее метрдотеля, она велела затянуть свою комнату черным — стены, потолок, пол, даже простыни на кровати были черные, все это было весьма сомнительного вкуса и напоминало погребальные шуточки Карла V в Юсте и Сары Бернар, любившей покрасоваться в обитом тканью гробу. Но в этой комнате Габриэль провела всего одну ночь. Едва улегшись, она позвонила: «Жозеф, быстренько вытащите меня из этой могилы и скажите Мари, чтобы она приготовила мне постель в другом месте. Я начинаю сходить с ума». И Мари, жена Жозефа, устроила хозяйку в другой комнате и оставалась рядом с ней до утра. На следующий день черные драпировки были сняты; обойщик получил приказ «отделать комнату в розовых тонах».

Эта история стоит того, чтобы ее рассказать, ибо она свидетельствует о такой страсти, которая в первые послевоенные годы была уже не в моде. Это было горе, доходящее до исступления, до безрассудства, в духе Матильды де Ла Моль.

Приказав сперва отделать комнату в черных, а затем в розовых тонах, Габриэль надеялась, что ее сердце так же легко, как ее клиентура, покорится магии цвета, что оно подчинится закону розового и что, сделав свой дом светлым и ярким, она заставит горе отступить.

В общем, она пыталась навязать своей боли определенную одежду. О, костюм!

Тот, кто захочет усмотреть в поведении Шанель только суетность, волен поступить по своему усмотрению. Но вот, например, Ролан Барт написал книгу, которая помогает углядеть определенный смысл в резкой смене украшения комнаты — от черного к розовому. Чего искала Габриэль? Избавления от колдовской власти воспоминаний. Это было непросто. Она начала поддаваться мраку, ей это понравилось, и она позволила скорби поглотить себя. Ее воображение разладилось до такой степени, что она впала в странности. Габриэль приказала выкрасить стены не в серый или лиловый цвет, а в самый гнетущий и самый близкий к тому, который бы она носила, если бы была законной женой и вдовой: черный. Барт говорит, что «одежда, в силу своей значимости, есть часть основных фантазмов человека — неба и пещеры, жизни возвышенной и погребения, полета и сна: благодаря своей значимости одежда становится крыльями или саваном, обольщением или властью…»[49]