Непотопляемый. Рассказы

…Ну, что вам сказать? Потом я бродила по улицам в сопровождении дождя. Город был одет в черный кожаный плащ, бликующий и строгий. Он хотел, чтобы я взяла себя в руки, чеканила шаги и проводила границы. Но что вы… я оказалась очень хлипким существом. Чудом я добрела до Ксантенер Штрабе, где в полюбившемся мне кафе зажгли пестрые витражные люстры-абажуры в стиле «тиффани». Там меня ждали. Я давно не заглядывала в телефон – его корежило от пропущенных звонков и сообщений. Ольга, Томас и старик Харольд с его помпезной кружкой. Тем вечером эти люди стали моей подушкой безопасности, смягчающей удар при столкновении. Но синяк, сильный внутренний кровоподтек, оставался, невидимый, еще много дней.

* * *

Нужно ли соблюдать хронологию? Очевидно, что дальше наступило Рождество, по телевизору транслировали пышные католические песнопения, я тупо смотрела на экран. Потом настал день, когда мы вызвали такси и поехали в аэропорт. Дворники смахивали с лобового стекла капли-снежинки. Мы заняли свои места на борту, и тут Вселенная снова крутанула свое ироничное колесо: в проходе между рядов стоял наш старый добрый знакомый. На нем был все тот же оранжевый пуховик, из-под которого выглядывала красная футболка. Стекла очков все так же воодушевленно мерцали. Он был абсолютно – ну, то есть натурально в стельку – пьян. Да-да, это был Канарейка. Он присел рядом с нами, на незанятое никем место.

– Хотите выпить? Я Стефан. Встречался в Берлине с моими родственниками из Югославии – они не хотят меня знать… – сказал Канарейка, сильно запинаясь. Потом нервно рассмеялся и пошарил рукой в пространстве, точно ожидая, что из воздуха соткется бокальчик виски.

– Вы… вы серб?

– Наполовину. Отец из Белграда.

Бессвязный рассказ Стефана не добавил мне хорошего настроения. К счастью, его ненадолго хватило с историей об интернациональном раздоре, который устроили в Югославии треклятые американцы. Он ушел бродить по салону дальше, пел, вновь был усмирен стюардессами… Последний раз я видела Канарейку в зоне выдачи багажа, ведомого под руки двумя полицейскими. Русские пассажиры провожали его сочувственными взглядами.

Мы получили багаж и вызвали такси. Вышли на улицу. Были сумерки, постепенно, аккордами, вступал в силу снегопад. Я стояла и думала: ну, зачем. Зачем дед послал меня туда с картиной. Почему не нашел Марту сам. Почему не рассказал. Но внутри, не облеченное в слова и не закованное в логику, пульсировало знание, почему он поступил именно так. Я не смогла бы принять эту историю, будь она простым пересказом событий. Я могла ее только пережить. Как и Марта. Он придумал для нас лобовое столкновение как шанс начать новую жизнь. Я понимала это, но считала его трусом.

Завибрировал телефон. Я достала его из кармана замерзающими руками и прочла два сообщения, пришедших одновременно. «Ты прилетела? Дед при смерти, срочно приезжай», – написал отец. А второе пришло с незнакомого номера с иностранным кодом, и в нем было только одно слово: «Danke».

Лучшие томаты на Сицилии

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

Зинаида Гиппиус

Собирались спешно, одним днем. Разинутые пасти двух больших черных чемоданов поглощали все, что им скармливал Макс – от футболок и тюбика зубной пасты до бинокля и кипы рабочих документов. Напротив, нога на ногу, сидело отлитое из бронзы создание и, потирая курносый носик, обгоревший на заморских пляжах, объясняло, что там, куда они едут, сто процентов есть магазины, а в них – зубная паста, плавки, кроссовки и прочая ерунда, которую Макс так боится забыть. Макс раздраженно косился на свою аппетитно прожаренную на солнце сестру Варю, на ее рассыпчатые веснушки и пикантную щербинку между двумя белыми резцами в улыбающемся рту. Она так часто путешествовала, что могла собраться в путь с закрытыми глазами. Ее чемодан освежающе-мятного цвета давно был собран и с самодовольным видом стоял у входной двери, бия копытами, готовый ринуться навстречу приключениям. Будь они детьми, Макс давно оттаскал бы Варю за косички, и она с ревом побежала бы к родителям. Но Максу было сорок, а Варе тридцать, и подобные методы – увы! (подумал Макс) – не работали. А дело, между тем, пахло керосином, и Макс сейчас задавался вопросом: а соображает ли Варвара, что это никакой не отпуск, а паническое бегство, изгнание? Поначалу он был категорически против ее компании, но Тарасыч – их дядя по отцовской линии – настоял. Варя знает итальянский – и баста, сказал Тарасыч. Будет твоим личным толмачом, сказал дядя. Баста, как тут же объяснила ему Варя, тоже итальянское слово типа нашего «харэ». Хорошо было выпендриваться этой молодой сучке, не знавшей горести и получавшей любые деньги на свои прихоти, включая экзотическое образование…