Неповторимое. Книга 2

С благословения Хрущева и иже с ним замолчали XIX съезд, но максимально распропагандировали XX, «разоблачивший культ». Затем менее чем через три года собрали Чрезвычайный XXI съезд. Зачем? Чтобы объявить, что «социализм в СССР победил полностью и окончательно!». Хотя такой вывод был явно преждевременным и ничего, кроме вреда, принести не мог. Как пресловутые «установки» Горбачева: «Разрешено все, что не запрещено законом», или Ельцина: «Ешьте суверенитета столько, сколько проглотите». Все это — оружие из одного арсенала, и направлено оно на развал страны. Разве эти «установки» мобилизовывали народ? Нет! Разве они отвечали объективным потребностям и чаяниям народа? Нет! Разве они были справедливы и вообще необходимы? Нет, конечно! Наоборот, у определенной категории людей они пробуждали низменные чувства, извлекали их с самого дна. Эти чувства затмили все доброе и хорошее, будто пеплом засыпали человеку глаза, и вот он уже ничего не видит вокруг себя и не может объективно оценить происходящее. Часть партии и общества стала разлагаться, гнить.

Замалчивается не только XIX съезд КПСС, замалчивается вся история партии. Искажается даже истинная картина смерти Сталина, его похорон. Эти господа ёрничают, в ироническом тоне описывая чувства и переживания нашего народа, да и вообще внушают народу то, чего не было. Злые на Сталина личности и холуйствующие перед властью представляют картину, преломленную в кривом зеркале. Причем делают вид, будто сами при сем присутствовали, видели и все слышали. И затем весь этот бред они выплескивают на страницы своих «сочинений». Особенно усердствовал небезызвестный «исследователь» Д.Волкогонов. Народ возмущался и возмущается поныне, что эта мразь, подобная Резуну-Суворову, делая вид, что опирается на документы и свидетелей, фактически льет грязь на человека, который спас не только наше Отечество, но и человечество в целом.

Волкогонов пишет в «Триумфе и трагедии» (часть 2-я, с. 191): «…усиливающаяся слабость пугала его (Сталина. — Авт.). Он не был мистиком, но всю жизнь видел эфемерные контуры личных опасностей. Сталин чувствовал, что сейчас одна из них рядом. И, видимо, реальна».

Спрашивается, ну, откуда ему, этому гнусному писаке, знать, что в то время чувствовал Сталин, о чем он думал? Конечно, если это художественный роман, то вопросов нет. Такой жанр и «художества» допускает полет авторской фантазии. Но ведь автор замахнулся написать документальный политический портрет великого человека, которого не знал и не видел. Не знал и не беседовал он и с ближайшими его соратниками — Молотовым, Маленковым, Берией, Булганиным, Хрущевым, Ворошиловым, Буденным, Тимошенко, Жуковым, Василевским. Именно они, и никто другой, могли передать, причем только возможные, чувства и переживания Иосифа Виссарионовича. А что касается последних перед смертью дней, так это могли сделать только первые три — максимум пять человек из вышеперечисленных.

Или посмотрите, как тот же Волкогонов описывает рабочий день Сталина (там же, с. 191): «28 февраля 1953 года, встав позже обычного, Сталин почувствовал (?), что незаметно вошел в норму, настроение поднялось. Почитал сводки из Кореи, протоколы допросов «врачей-отравителей» М. С. Вовси, Я. Т. Этингера, Б. Б. Когана, А.М.Гринштейна. Немного погулял. Поздно вечером, как он распорядился, на дачу приехали Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. Ужинали. Обговорили (считай — решили), как всегда, уйму вопросов…»

Вот и весь рабочий день: поздно встал… погулял… а вечером встретился и все обговорили. Не жизнь, а рай. Но ведь на самом деле вся жизнь Сталина, по сравнению с Хрущевым, Горбачевым и Ельциным, была до предела наполнена трудом во имя нашей страны и народа. До последнего дня и часа. И Волкогонов, наверное, забыв, что писал только что, уже через страницу (там же, с. 193) повествует: