Неповторимое. Том 1

– А сейчас поговорим о наших теневых делах. Боксерман, неси.

К середине строя вышел начальник тыла полка, который считался уже в отпуске, за ним – два сверхсрочника. Один из них нес высокую стопу солдатских алюминиевых мисок.

– Сейчас вы услышите, как в нашем славном полку отдельные нерадивые солдаты обращаются с солдатской посудой. Читай, товарищ Боксерман.

Начальник тыла, став неподалеку от командира полка между двумя сверхсрочниками, брал миску, зачитывал – то, что на ней было нацарапано ножом (очевидно, штыком), и передавал другому сверхсрочнику. Несмотря на то что Боксерман опускал целый ряд слов, все равно все это звучало весьма двусмысленно и «подтекст» легко угадывался. В строю после очередной тирады Боксермана раздавались смешки, наблюдалось оживление. На мой взгляд, вся эта «акция» имела не воспитательное, а обратное действие. И хотя Кобец покрикивал, реакция оставалась прежней. Я чувствовал себя крайне неудобно – после такого напыщенного представления – вдруг эта «клякса». Тут Боксерман сказал:

– Смотрите, товарищи солдаты, до чего наши полковые писатели опустились! Читаю: «Замполит, ты – мать родная, командир – отец родной. Ну зачем родня такая? Проживу я сиротой». Разве это допустимо?

В строю раздался откровенный хохот. Кобец глянул на меня и, очевидно, увидев мое недоумение, наконец решил прекратить этот балаган.

– Достаточно. Становитесь в строй. Конечно, повеселились над тем, что вам зачитали. Но если вдуматься, то становится грустно: почему наши солдаты так беспечно относятся к сохранению имущества? Это же только посуда, и то ее часть. А другое солдатское имущество? А казарменный фонд? А учебная база? А дорогостоящая техника и вооружение, которые нам вручил народ, – как мы все это бережем? Плохо! Это не делает нам чести. Народ отрывает средства от себя, чтобы армия была у нас боеспособная. И мы должны об этом постоянно помнить. – И уже другим тоном произнес: – Командирам подразделений доложить о готовности к занятиям. Командиры батальонов и отдельных рот поочередно доложили: готовы все. Затем Кобец сделал знак начальнику штаба на прохождение. Тот подал длинную команду и, встав в голове колонны, под звуки марша двинулся вперед. На мой взгляд, уровень строевой выучки в полку был хороший – особенно у полковой школы и отдельных рот, типа роты связи. После прохождения Кобец кинул мне: – Ну, как? – Хорошо, – искренне ответил я. – Верно, хорошо. Но надо еще лучше. Особенно в батальонах. Итак, первый мой шаг в полку уже был обозначен. А дальше в моей служебной деятельности было все больше и больше подвижек – Кобец все шире раздвигал границы моих обязанностей, доверял и включал значительное число вопросов, которые выходили за рамки боевой подготовки. Но прежде чем к чему-то меня подключать, Никита Захарович тщательно все растолковывал, а потом показывал на практике, как это делается. Я и сегодня с благодарностью вспоминаю этого командира – виртуоза, практика, который научил меня очень многому земному. Кончалась вторая неделя нашей полковой жизни, а мы с семьей еще пребывали в штабе полка – найти свободную комнату оказалось невозможно. И вдруг в одну из ночей у жены начались роды. И хотя мы этого ждали со дня на день и полковой врач держал санитарную машину наготове, все-таки все оказалось полной неожиданностью. Однако все обошлось благополучно, благо родильный дом от военного городка находился неподалеку. У нас появился второй сын, Владимир. Семья была теперь уже солидная – четыре человека! Оба сына росли нормально. Старший сын, Валерий, прожил с нами 16 лет, 11 из них – в Заполярье. Когда я прибыл на учебу в Военную академию Генерального штаба, то ему оставалось закончить 9-й и 10-й классы. А всего ему пришлось за десять лет учебы сменить из-за моих переводов по службе семь школ. Успешно окончив школу, он настаивал, чтобы его направили в военное училище. Мы с матерью были принципиально против того, чтобы дети стали военными: хрущевский удар по Вооруженным Силам оставил тяжелый след в сознании и думах военных, хотя с приходом Брежнева все изменилось кардинально. Но Валерий не отступал и решил действовать самостоятельно. Пошел в местный военный комиссариат и подал рапорт: «Прошу зачислить меня кандидатом для поступления в любое общевойсковое военное училище». Ему ответили отрицательно, разъяснив, что в армию призываются граждане в возрасте 18 лет, а ему шел только 17-й.