Неправда

Измученный, окровавленный, ошпаренный и избитый, он все же нашел в себе силы подняться, после того как полежал несколько минут. А потом он заковылял прочь от дороги через лес к виднеющимся тусклым огонькам. Сильно хромая, он продирался сквозь густые заросли то и дело шипя от боли, когда обожженной ногой или многочисленными ссадинами по всему телу он натыкался на ветки.

Тупой болью при каждом вдохе отдавала грудная клетка. Лешка подозревал, что сломал ребро, а может быть и несколько ребер. Его сильно знобило, то ли от сырости ночного воздуха, то ли от ожога.

Когда он выбрался из лесополосы, то без сил рухнул на поле с только-только пробившейся то ли рожью, то ли пшеницей. Немного отдышавшись, он попытался приподняться, но не смог - силы стремительно покидали его.

Но шагать надо было, куда он не знал, но понимал, что надо идти, надо двигаться, если он хотел жить. Собрав всю свою злость на себя и на свою нелепую, дурацкую и бессмысленную жизнь, он встал на левое, здоровое колено. Обваренная кожа на правой ноге натянулась и стала невыносимо тереться о грубую ткань джинсов.

- Ахххрр! - зарычал он сам на себя, и, едва не потеряв сознание, все же смог встать. Тяжело дыша и шатаясь как медведь, он тяжело пошел по полю к светлеющим в ночи огонькам. Адреналиновый запал закончился и каждый шаг отдавал невероятными выстрелами боли. Он набычил голову, исподлобья глядя в небосвод, еле-еле подсвеченный серебристым новорожденным месяцем, и запел. Запел, перевирая мелодию, слова, интонации, сбиваясь с ритма, но это была лучшая песня в его жизни:

- Здесь птицы не поют... и травы не растут... и только мы... лицом к лицу... врастаем в землю тут... горит и кружится планета... над нашей родиною дым... а значит нам нужна одна... победа... одна на всех... мы за ценой не постоим... нас ждет огонь смертельный... но все ж... бессилен он... сомненья прочь... уходит в ночь... отдельный... десятый наш... десантный... батальон... десятый наш... десантный... батальон...

Последние слова он орал на всю Вселенную, перебивая свою боль. И песня таки помогла дойти ему до первых огородов какой-то деревеньки.

Цепляясь за плетень, он практически дополз до ближайшего дома и собрав все оставшиеся, последние, в самом буквальном смысле этого слова, силы, ударил окровавленным кулаком несколько раз в темное окно и рухнул на крыльце, словно срубленное безжалостным садовником дерево с худыми плодами.

16. 11 мая 1994 года. Среда. Россия. Горьковская область. Шахунский район. Село Огородники.

Первое, что он сделал, когда проснулся, даже еще не открыв глаза - хрипло засмеялся.

В третий раз уже! Просыпаться в незнакомом месте, разглядывать потолок, а потом отвечать на дурацкие вопросы! Так и привыкнуть можно. Впрочем, может быть и надо привыкать? Сколько еще таких просыпаний ждет его в психушке или тюрьме?

А когда воспаленные, опухшие веки приоткрылись, то разглядели бревенчатый потолок типичной деревенской избы. А когда взгляд его пополз ниже, то наткнулся на знакомый лик того, самого старичка, который не то привиделся тогда в крымском глухом лесу, не то и в самом деле спас его тогда. Если, конечно, не притворялся им Белиал.

"Прости, Господи, что не тебя первого вспомнил утром!" - мысленно извинился Лешка и перекрестился на лик высоколобого старика с добрым взглядом.

- Верующий, что ли? - сказал кто-то за его спиной.

- Не знаю еще. - Ответил Лешка.

- Как это? - в поле зрения появился пожилой мужчина невысокого роста, с длинными, седеющими волосами, забранными в хвост.

- Да вот так вот получилось! - попытался привстать студент, но тело так заломило, что он без сил рухнул обратно на узенькую кровать.

- По тебе что, каток проехал? Живого места нет, весь синий, только нога краснущая, вся в пузырях.

- Что-то вроде катка. Меня Алексей зовут. - Представился Лешка.

- А меня отец Геронтий.

- Вы священник?

- Угадал. Иерей я. - согласно кивнул собеседник.

- Вот вас-то мне и надо. - Порывисто сказал Лешка.

- Врача бы тебе надо сначала. Да у нас на селе его нету. Даже фершала нету. В райцентр надо тебя везти. Да вот как? Ну пока отлежишься у меня. А ты что тощой-то такой? - внимательно рассматривал студента священник.

- С детства. Никак отъестся не могу.

- С ногой-то что? Эвон как волдырится.

- Обварил в поезде кипятком.

- В поезде?

- Да, а потом выпрыгнул на ходу, и вот, сюда добрел.

- Погоди, тут до линии одиннадцать километров! Ты как дошел-то?

- Вот так и дошел...

- Господи, Господи... - тяжело вздохнул и перекрестился отец Геронтий. - Чудны дела Твои! На-ка я тебе бульончику куриного наварил, попей. День сегодня хоть и постный, да ведь суббота для человека, а не наоборот. Только не обварись опять.

Невероятный, дымный вкус бульона ожег горло, а измученный желудок едва не исторг острой коликой первый же глоток, но успокоился и смирился с необычной для него последнее время обязанностью - принимать еду.

- Блаженство какое! - всхлипнул Лешка, когда вновь откинулся на пышные подушки. - прямо как в нирване!