Неправильный боец РККА Забабашкин

— Простить — да. Но всё же немного присматривать за ними будет нелишним.

— Я тоже так считаю, и для дела будет лучше, если я им сейчас об этом скажу. Но вначале, — он обвёл взглядом поляну, остановил свой взор на лошадях и громко сказал:

— Товарищ Твердев, как закончите, берите Садовского в помощники и запрягайте две телеги. Это будет наш обоз.

— Подожди, — остановил его я, вскидывая винтовку, — перед тем как перемещаться по лагерю, пусть и уничтоженному, на всякий случай нужно произвести контроль.

И я стал обходить диверсантов надеясь найти хотя бы одного живого, который мог бы быть использован в качестве допрашиваемого.

Но, увы, вокруг меня лежали только мёртвые.

«Ёлки-палки, — производя очередной контрольный выстрел, корил себя я, — ну почему я сразу не подумал о „языке“? Ведь мог бы в самом конце стрелять не по жизненно важным органам, а только ранить. Ан нет, всех укокошил. И даже последнего, что в палатке с нашими бойцами остался. Кстати интересно, что он хотел сказать, показывая на Садовского? Что тот тоже предатель? Или что, мол, вот поглядите, я их не убил. Жалости от нас хотел? Думал, раз он оставил наших красноармейцев в живых, то и мы ему жизнь подарим? Очень может быть, что так и думал. Правда, зря он так думал, ему бы всё одно пришлось бы за расстрел раненых и врачей ответить, сволочи поганой».

Зачистка и сбор трофеев, к которому присоединились все, кто мог стоять на ногах, заняли около получаса.

Осматривая вместе с Садовским одну из разодранных дымящихся палаток, заметил валяющиеся на земле карты местности.

— В этой палатке у них штаб был, — кивнул Садовский на стул. — Вот тут они меня привязывали и били. А их главный, — он указал пальцем на лежащее тело, — наши документы убрал потом вон в те рюкзаки.

Я подошёл к сложенным в углу трём рюкзакам. В одном оказались какие-то карты и бумаги. В другом печати. А в третьем, кроме писем, лежали документы, бумажные деньги СССР, паспорта, военные билеты и удостоверения.

«Ага, ясно. Этот третий рюкзак, вероятно, собирался для того, чтобы в дальнейшем снабжать этими документами новых диверсантов, — понял я и, разглядев серые паспорта, удивился: — А немецкие „аусвайсы“ им зачем? На всякий случай?».

Сейчас разбираться с этим времени не было, поэтому решил эти трофеи отнести к подводе, чтобы на досуге вместе с Григорием оценить их ценность.

«Впрочем, с Гришей ли? — задал я себе вопрос, забирая трофеи. — Вполне возможно, что чекист будет против моего предложения, что я собираюсь сейчас озвучить. Очень вероятно, что после этого наши дороги с ним разойдутся, как в море корабли».

Но чтобы это выяснить, необходим был разговор.

Я подошёл к Воронцову, помогающему здоровой рукой Твердеву укладывать на телегу трофейное оружие и спросил:

— Так какие наши следующие шаги, товарищ лейтенант госбезопасности?

Бывший подпольщик тоже повернулся к нам и вопросительно посмотрел на чекиста.

Тот кашлянул, достал папиросу, хотел было закурить, но вероятно вспомнив, что мы находимся в тылу врага, и тут курить не рекомендуется, потому что запах табака могут учуять, убрал папиросу обратно. А затем оглядел творящийся вокруг бардак и, махнув рукой, всё же закурил.

— В общем, товарищи бойцы, думаю, что надо нам дальше прорываться. Нас теперь пятеро, но Апраксин не боец. Он вон еле-еле поднимается и едва самостоятельно до ветра ходит. Так что можно считать, что в строю сейчас нас четверо. С оружием у нас проблем нет. Судя по всему, мы разгромили половину роты. Кто-нибудь считал, сколько тут полегло?

Все помотали головами. А я, посмотрев на стоящего рядом с Апраксиным Садовского, поинтересовался у него:

— Михаил, не знаешь, сколько тут гадов было?

Сказал я так, чтобы взбодрить его, показывая, что гадами теперь его и Апраксина мы не считаем.

— Не знаю, товарищи, — сделал робкий шаг к нам детина. — Но я насчитал пятьдесят два человека.

— Пятьдесят два? — удивился я.

— И откуда такая точная цифра? Зачем ты их считал? — прищурился чекист.

Садовский сглотнул, а затем выпрямился и с вызовом сказал:

— А потому что я не предатель, а свой! Понимаете? Свой! И потому что сбежал бы я от них при первой возможности. А если бы не получилось, то погиб бы. Пусть не как герой, но и не как трус! — он сжал кулаки так, что даже был слышен хруст костяшек. — Да я бы, может, и раньше попробовал сбежать, когда меня на расстрел водили, да не расстреляли. Я думал напасть на них и задушить сволочей этих. Но вот только же, если бы я убёг, то как бы Роман Петрович⁈ Он бы тут остался один среди этих…

И вновь мне было очень непривычно смотреть, как здоровяк вытирает глаза, полные слёз.

И его понять было можно. Если всё, что он говорил, правда, то они действительно натерпелись за эти часы многого. Гибель товарищей, расстрел пленных и даже женщин, имитация казни, не могли не оставить в их душах глубокие раны. И всё это было бы вполне объяснимо и понятно, если бы не билось аномальной добротой диверсантов по отношению к раненому, от которого толка почти ноль, и к здоровяку, который вполне мог бы оказать сопротивление.