Неправильный красноармеец Забабашкин (СИ)

Внимание же со стороны противника мне было абсолютно не нужно. А значит, в самое ближайшее время мне предстояло придумать план по безопасному проникновению в город. Я знал, что это будет нелегко, но надеялся, что когда доберусь до западной окраины лесопосадки, то сориентировавшись по местности, сумею найти нужное решение.

И каково же было моё удивление, когда я, очутившись у самых крайних, редко растущих деревьев, посмотрев в сторону реки, увидел, что в полукилометре правее, рядом с взорванным мостом, у обрыва дороги, находится довольно внушительное количество солдат противника. Они толпились у обрыва, лежали и сидели на песке, переплывали и даже переходили реку вброд.

«Это чегой-то они тут делают?» — удивился я, не сразу поняв происходящее.

Но после того, как сфокусировал зрение и рассмотрел более детально представшую перед глазами картину, понял, что к чему. Все эти военнослужащие были либо ранеными, либо теми, кто помогал им эвакуироваться в сторону Троекуровска. Увидев не многочисленное количество медиков, суетившихся возле лежащих на траве и песке солдат, стало понятно, что медперсонала у противника явно не хватает.

То, что в тылу войск врага происходит такая неразбериха, было не просто прекрасно, а превосходно. Теперь мне не нужно было выдумывать что-то, сочиняя правдоподобную легенду о своём отступлении. Причина моего выхода из боя напрашивалась сама собой.

«Я ранен. И, в общем-то, этого вполне должно быть достаточно. Ведь из боя я „вышел“ не один, а ещё со множеством тоже раненых камрадов, — приходил к очевидной мысли я. — Я весь в грязи. А значит, я вполне легко смогу сойти за своего и влиться в нестройные ряды отступающих».

На первый взгляд всё было продуманно и вполне убедительно. Правда у самой переправы я заметил шестерых военных, у которых на груди на цепях висели бляхи — горжеты. И этот броский аксессуар говорил о том, что орудуют там не просто солдаты и офицеры Вермахта, а полевая жандармерия. Они стояли на другом берегу реки и пытались организовать раненых бредущих солдат. Я даже заметил, что некоторых пехотинцев они останавливают, осматривают и после не долгих разговоров пинками отправляют обратно на наш берег. Судя по всему, таким образом, они возвращали военнослужащих, не получивших ранения, обратно в боевые порядки.

Страх умереть в бою на войне витает всегда. Он не обращает внимания на сторону в противостоянии. Он не обращает внимания на возраст и былые заслуги. Он просто живёт там, где боль, страдания и смерть. И сможет человек противостоять ему или нет, зависит только от воли человека. А потому трусость не такое уж и редкое явление на войне. Человек всегда хочет остаться в живых. Именно по этому, чувствуя в такие моменты чрезмерную опасность, многие не могут с собой совладать и становятся предателями, трусами, паникерами, дезертирами.

Сейчас я видел, как это чувство поразило некоторое количество войск противника. Я наблюдал, как военная полиция пнула, как минимум, десяток солдат. Но это были лишь те, кого полицейские успели осмотреть, проверить на ранение и разоблачить.

А ведь тех, кто их обходил по дуге тех, которые переплывали реку не обращая внимание на брод, кто бежал без оглядки, не слушая окриков и не обращая внимание на предупредительную стрельбу в воздух, было не так и мало. Да что там говорить, много было этих самых «возвращенцев». И сейчас, сфокусировав на бегунках зрение, я видел, что как минимум половина из них не ранено и не контужено.

А по-другому и быть не могло! С основной массой наступающих войск врага, работал лично я. А я, исходя из человеколюбия к данным захватчикам, в живых старался никого не оставлять. Отсюда и раненых по всей логике, должно было быть максимум человек тридцать, а никак не две сотни.

В общем, трусость и бегство вражеской пехоты из обездвиженной колонны меня не только удовлетворили, но и обнадёжили. Теперь я понял, что в этом переполохе мне будет довольно легко сойти за «своего».

И я решил, что теперь скрываться нет смысла. Приподнялся и, чуть пригибаясь, припадая на одну ногу, направился к реке. Не став вешать винтовку на плечо, достигнув берега, спустился к воде. Винтовку я сжимал в руках не просто так, а демонстрировал всем, что оружие я не сложил и из боя вышел только по необходимости.

Мой выход из лесополосы, к счастью, никакого не нужного ажиотажа не вызвал. Оно и понятно таких, как я, было не мало. Обрадовавшись этому факту, посматривая по сторонам, направился к броду. В это время в воде переправлялись на другой берег около десяти человек. Не стал медлить, а пристроившись за двумя ранеными, у которых были замотаны головы, поднял оружие вверх и, держа его обеими руками над головой, начал переход на противоположный берег.

Переправа заняла меньше минуты. Уровень воды тут был не высок, глубина доходила мне до груди. И хотя дно в этом месте было немного илистое, тем не менее, река была ту не быстрая, и форсированию течением не мешала.