Непреднамеренное отцовство

— Спасибо вам, — Ярослав подходит к леснику и протягивает ему руку, а тот крепко пожимает её в ответ. — Я у вас в неоплатном долгу.

Пётр кивает в ответ и улыбается. И улыбка эта делает его чем-то похожим на большого, ещё весьма молодого, деда Мороза.

— Береги свою жену, мужик, она у тебя сильная, несмотря что сама как аленький цветочек. Я таких мало видел.

— Обещаю, — кивает Ярослав.

Они снова пожимают руки, Пётр салютует мне и машет Ромке, а потом садится в свой рычащий недовольно джип и уезжает восвояси.

— Рада, что вы нашлись, София. Мы всем отделом волновались, — кивает, улыбаясь, женщина.

— Спасибо, — киваю ей в ответ. — Простите, вы… может это и нетактично, но так похожи на секретаря Ярослава. Сёстры?

— Это долгая история, — усмехается Нажинский. — Дома расскажу. А теперь поехали уже домой.

— Да, поехали домой, — киваю, впервые действительно ощущая домом его квартиру.

43

— Ты был не обязан, — говорю тихо, понимая, что он ведь действительно мог выбрать не нас и не каждый бы его за это осудил. — «ГеоГорИнвест» — компания, которую ты вырастил такими усилиями после руин, что остались тебе от отца. Это годы работы.

Нажинский обнимает меня сзади. Рома уже час как спит, а мы стоим у окна, вглядываясь с высоты, как пушистый снег кружится и тихо падает вниз. Небо такое же набитое снегом, как и вчера, но оно не кажется тяжёлым, а скорее пушистым и каким-то уютным.

Или это мне в объятиях Ярослава так уютно.

— Ничего нет важнее и дороже вас, София, — отвечает так же тихо. — Я даже не колебался. Оно само так ясно в голове стало, как белый день. Да и тем более, обошлось.

Сейчас такой интимный момент. Мне кажется, мы с Ярославом по-настоящему стали близки именно сейчас. Рухнули последние преграды и недопонимания. Его поступок — отказаться от всего, не разбираясь, ради меня и сына, меня по-настоящему поразил и впечатлил.

— Рома очень гордится тобой, обожает просто. Потому что ты действительно этого заслуживаешь.

— А ты? — спрашивает едва слышно, а в голосе пробивается надежда. Интересно, его кто-нибудь когда-нибудь хотя бы за что-то вообще хвалил?

Я разворачиваюсь и смотрю ему в глаза. Готова сказать то, что тёплым электрическим шаром пульсирует в груди в последнее время, а сегодня обрело чёткие, понятные границы и формы.

— А я тебя люблю, — говорю прямо. — И горжусь, конечно же, тоже.

Его глаза загораются почти осязаемыми, невероятно сильными эмоциями. Будто светом каким-то горят изнутри. Грудь вздымается, и вдруг он часто моргает. Наверное, из глубины его сильной мужской души наружу в кои то веки попросились слёзы.

И я совсем не считаю это признаком слабости. Я наоборот, считаю проблемой, что мужчины зачем-то запретили себе плакать. Осознание и выражение своих чувств ещё никому не повредили. То же я и сыну говорю: больно или обидно — плачь. Это лучше, чем давить в себе, задыхаться от боли и черстветь, покрываясь бронёй, которая ведь не только защищает, но и является иногда тяжкой ношей и ранит близких.

— Ты не представляешь, как я мечтал услышать эти слова от тебя, — берёт мою голову в ладони так бережно, будто я мираж и вот-вот растаю. — Не надеялся на них после всех страданий, что причинил тебе, Соня. Прости меня.

А мне, наверное, так же, как и ему, важно было услышать слова о любви, было важно услышать эти. Понять, что он осознаёт, что так делать было нельзя, как сделал он. В душе я уже простила, но мне нужно было услышать.

— Прощаю, — киваю, ощущая, как веки начинает печь. — Только больше никогда так не делай. Это больно…

— Не буду. Обещаю.

Всё сказанное кажется очень важным. Это не просто разговор, я чувствую. Мы признали свои ошибки и свои чувства. И я верю, что дальше наш путь будет идти только вперёд. Вместе.

А потом Ярослав меня целует. Это кажется таким долгожданным. И желанным. Каждое прикосновение губ. Поцелуй, которые становится всё глубже и всё ярче. Сердцебиение всё быстрее и громче.

Дыхание на двоих. Желание на двоих.

Мы просто стоим у окна и целуемся. Так сладко и так долго, что кислорода начинает не хватать.

Дышим, глядя в глаза друг другу.

И снова целуемся. Проживаем то, чего познать не успели: подростковый трепет, юношескую дрожь и уже взрослую, осознанную страсть. За минуты. Будто взращиваем всё это аккуратно между нами, чтобы основательно всё было, чтобы не обвалилось.

Берёмся за руки и идём спальню. Не в его и не в мою. Теперь она у нас общая. И там долго наслаждаемся друг другом, раскрывая ранее неизведанные обоим стороны чувственности.

Я ощущаю себя такой полноценной, когда Ярослав оказывается во мне, когда наполняет собой мягко и осторожно, но неотвратимо и полностью. Запечатывает. Шепчет, что я его и он никому и никогда меня не отдаст.

А я будто теряю всю свою самостоятельность и привычное понимание ответственности. Вдруг осознаю, что мне нравится вот так «быть его». Нравится принадлежать. Это сладко так, так невероятно приятно.

И я не только о близости.