Непрерывность

Я, Дмитрий Шипилов, он же Дима, он же, для коллег, Шип, что произносится с коротким стреляющим «и» и совершенно случайно означает «корабль», а не с длинным «и-и», что значило бы «баран». Также я объяснил коллегам, что шип значит терн, а через тернии люди попадают к звездам, на что получил комментарий, что хотя я произношусь, как корабль, но могу быть упрямым, как баран – или терн в определенном месте.

Я работаю в одном госпитале уже пятнадцать лет, и это достаточно долго, чтобы увидеть, как новорожденный ребенок кого-то из сотрудников становится тинэйджером. Меня знают все – я знаю всех.

После ухода от жены я перебрался на так называемую дачу – в загородный дом, который был совсем недалеко от госпиталя, где я работаю интервенционным кардиологом. Дом находился на противоположной окраине города от того места, где я еще совсем недавно жил с женой. Я перевез туда собаку – своего шоколадного лабрадора по кличке Муррей, кое-какие вещи, договорился с собачьей гостиницей, чтобы сдавать Муррея, когда дежурю, и начал новую жизнь. Еду надо было готовить самому или идти в ресторан, чаще я выбирал последнее – отчасти из-за неумения готовить, а отчасти от лени.

Я очень четко помню это странное ощущение неизвестности, когда после работы я еду к себе домой, впереди выходные, и я понимаю, что принадлежу только себе и могу делать что хочу, мне не надо ни с кем это решать или советоваться, и я могу отправиться куда угодно. Это был новый мир, неизвестная территория, terra incognita, и я был единственным ее обитателем, безраздельным ее правителем; там было спокойно, там не было чужих назойливых людей, не было суеты, не было ненужных эмоций, но там было и одиноко, там меня никто не ждал, кроме моего пса.

Первый урок, который я усвоил, – это что свобода есть производная одиночества: одинокий человек свободен по определению, чем человек более одинок, тем он свободнее, а вот может ли свободный человек не быть одиноким – это мне предстояло узнать.

Возвращаясь домой с работы, я сворачиваю с шоссе, петляю по лесным улицам, и вот мой въезд – узкая дорожка, покрытая мелкой утрамбованной гранитной крошкой, растянулась под высокими мачтовыми соснами, кроны которых сходятся над ней, как купол туннеля, так что даже спутниковое радио глохнет, когда машина заезжает под эти сосны.

Туннель, шурша мраморной крошкой под колесами, томит ожиданием, потому что не видно конца этому пути, но обрывается он неожиданно выходом на пространство под открытым небом, огороженное по кругу все теми же упирающимися в небо соснами, в левой части лужайки с подстриженным газоном стоит маленький дом из бордово-пурпурного кирпича.

Дом одноэтажный, он ни вызывающе вычурен, ни простецки безынтересен, окна расположены на правильной высоте от земли, не нужно ни выше, ни ниже; входная дверь симметрично делит пространство фасада поровну, количество ступенек ко входной двери на крыльце под навесом тоже кажется очень правильным. Пропорции дома таковы, что он не кажется ни устремленным к небу, ни прижатым к земле, в нем плавучая гравитационная нейтральность, устойчивость горизонта, от него веет покоем, в него хочется войти.

Справа от входной двери на стене вместо звонка висит корабельный колокол с привязанной к языку плетеной веревкой, сама дверь окрашена светлее и ярче, чем дом, она сине-зеленоватая, как морская волна; это выделяет ее над фоном фасада, и от этого она кажется легкой и приветливой. Дверь в дом открывается легким поворотом ручки, плавно, бесшумно, внутрь, слева направо.

Постепенно открываясь, дверь, как театральный занавес, пядь за пядью обнажает внутренность дома; сначала светло-розовый дубовый пол маленькой прихожей, потом большой белый холодильник на кухне, затем кухонные полки и шкафчики из светлого дерева, заполненные чайными чашками, хрустальными бокалами, графинами; электрическая плита, набор ножей, двойная раковина, длинный мраморный стол со стульями вдоль, наверху под потолком на шкафчике большой желтый самовар – дверь почти полностью открыта, еще чуть-чуть, и она достигнет своего предела, как вдруг из глубины дома, как водопад из прорванной плотины, на вас обрушивается поток переливающегося, неяркого отраженного света. Вы вздрагиваете и останавливаетесь: это озеро.

Озеро через огромное окно и застекленную веранду заполняет своим отраженным светом весь дом. Зыбь на поверхности воды с ее игрой света и тени переносится с потоком дневного света в дом и приводит все в незаметное для глаз, но ощутимое движение, сродни движению плывущего корабля. В окнах не видно суши, только вода и небо, и ничего больше, кажется, что в доме нет задней стены и что озеро начинается прямо в гостиной, а модель парусника, стоящего на подоконнике, летит на всех своих парусах. Задняя стена, конечно же, есть – она стеклянная, а за ней застекленная веранда и большое сплошное окно в углу гостиной, так что свет проходит в дом почти беспрепятственно, только слегка смягчаясь.