Дискуссия между двух– (экстенсиональными) и трехсоставными (интенсиональными) концепциями семантики продолжаются – см., в частности, в статье С. Гарина («Значение или референция? Экстенсиональные и интенсиональные аспекты первопорядковой логики»; материал из интернета) разбор аргументов Куайна и Хинтикки против интенсионального среза семантики: Куайн полагает, что интенсиональные понятия являются лишними (redundant), избыточными; Хинтикка, когда речь идет о первопорядковых языках, примыкает к классическим возражениям против интенсиональных семантик, которые «сводятся к тому, что практически любое семантическое явление, синонимии или несинонимии, может быть релевантно истолковано в рамках экстенсиональных языков, но при соответственном расширении и уточнении последних».
204
См., в частности: МусхелишвилиН. Л., ШрейдерЮ. А. Значение текста как внутренний образ (материал из интернета).
205
Отчетливо ситуация, сложившаяся при развитии этого варианта компромисса с феноменологией, была сформулирована Р. Рорти. Если другие авторы говорили о чем-то вроде кризиса аналитики, из которого нужно и можно найти выход, то Рорти констатирует, что аналитика покончила самоубийством (Американская философия сегодня // АФ, 451). Его поддержали и другие: «Аналитическая философия не умерла от старости, а была низвержена в самом расцвете сил. И это не дело рук ее противников; ее кончина была подготовлена ею самой – в действительности программа совершила самоубийство» (Решер Н. Взлет и падение аналитической философии // АФ, 463).
206
Стросон П. Значение и истина // АФ, 214.
207
Чтобы ввести эти лосевские оценки в современный контекст, можно сравнить с лосевским пониманием схожую по манере разграничивающего жеста, но иначе тонально насыщенную и потому наполненную иным смыслом интерпретацию современного состояния лингвистики В. Рудневым: «Напомним, какие процессы привели к современному состоянию. На распаде (смерти) культуры XIX века было придумано два типа культурных языков – живой и мертвый – для того, чтобы удерживать культурный гомеостаз этого чрезвычайно трудного столетия. Витгенштейн и Соссюр придумали мертвый язык логического позитивизма и структурной лингвистики. Этот язык способствовал формированию небывалой по своим достижениям, но с житейской точки зрения совершенно ненужной „гуманитарной“ науки. Фрейд и Хайдеггер придумали живой язык, позволявший житейскому либо высказаться в его речи в случае психического недомогания, либо обращаться к нему с „еопрошанием“ в случае экзистенциального кризиса. После второй мировой войны мертвое стало смешиваться с живым и потихоньку стало отравлять живое. Произошло Вавилонское столпотворение. Знаменитая „кроссдисциплинарность“, по сути дела, есть выражение недовольства ни одним из существующих языков, недопонимание или полное непонимание их природы и функций и, как следствие этого, общий кризис всех гуманитарных наук, за которым, очевидно, последует тот „взрыв“, о котором перед смертью писал Лотман… Уцелевшим после этого взрыва, вероятнее всего, останется одно – продолжать жить и говорить, говорить, говорить до бесконечности» (Руднев В. Язык и смерть (Психоанализ и «картезианская» философия языка XX века. Материал из интернета).
208
См. схожую, как представляется, оценку и позитивных достижений, и грозящих рассеиванием смыслов перспектив структурализма в его связи-разрыве с постмодернизмом в кн.: Кнабе Г. С. Знак. Истина. Круг (Ю. М. Лотман и проблема постмодерна). 1992 (материал из интернета).
209
Это, собственно, не инновационное введение процессуальности в эйдетику, а восстановление ее в правах. Не вдаваясь в детали историко-философского смысла, который усматривался Лосевым в этой предлагаемой им концептуальной трансформации феноменологии, отметим только, что аналогичный модифицирующий сдвиг описывался поздним Лосевым в его «Истории античной эстетики» на разломе античной и христианской культуры. В самой античности Лосев находил и все те интеллектуальные противостояния, которые описывались здесь как противостояние феноменологии и неокантианства, и некий синтез этих противоположностей: «Здесь требует некоторого разъяснения и термин „эйдос“, поскольку среди необозримо разнообразных значений этого термина в древности в нем часто выдвигали на первый план не момент творческого становления и процессуальности, но, наоборот, момент устойчивости и неподвижности. Тем не менее все те мыслители, которые учили о статической природе эйдоса и противопоставляли его вечно становящейся природе, тут же выдвигали на первый план и среднюю область между тем и другим, в которой эйдос, оставаясь неподвижным, в то же самое время осмысливал собою и каждый момент становления, то есть начинал содержать в себе тоже исток динамически становящейся процессуальности. И это не только у Аристотеля…, но и у самого Платона… и у самого Плотина» (ИАЭ, 8 (2). С. 214).
210
См. Мотрошилова Н. В. Указ. соч. С. 360, 361.
211
См. Шмид В. Нарратология. М, 2003. С. 11–12.
212