Непрямое говорение

§ 27. Введение процессуальности в эйдетический уровень. Концепт априорной синтактики. На фоне описанной ранее двунаправленной критики феноменологии и неокантианства за обоюдную (статическую против динамической) односторонность понятно, что Лосев считал необходимым скорректировать феноменологическое статическое понимание эйдетики посредством некого аналога неокантианской процессуальности. Лосевский реформизм и здесь, таким образом, двунаправлен: признавая вместе с Гуссерлем в противовес неокантианству самотождественно-целостный уровень эйдетики, Лосев – теперь уже в отличие от феноменологии и в союзе с неокантианством – предлагал считать, что этот эйдетически-целостный и самотождественный смысл обладает, вместе с тем, и «процессуальной» природой. Дополнительной целью этого нововведения являлось также формирование концептуальных оснований для оспаривания единоличности и достаточности в феноменологии описания в ущерб объяснению, поскольку именно сугубо статическое понимание эйдосов предопределило, с лосевской точки зрения, отказ феноменологии от объяснения.

Выше уже было подробно реконструировано лосевское толкование гуссерлевой эйдетики как статической. Напомним основные пункты. Согласно лосевской интерпретации, эйдетика, взятая вне и до формирования сознанием интенционального объекта, смысловой предметности и разного рода форм воплощения последней в логосе или языке, «состоит» у Гуссерля из целостно-статуарных самотождественных эйдосов, не имеющих ни собственной смысловой динамики (т. е. процессуальности, не связанной с актами сознания), ни, тем самым, собственной синтактики (сущность, по Гуссерлю, «синтактически бесформенна внутри себя» – «Идеи 1», 271). Не содержать в себе синтактичности – значит у Гуссерля, напомним (§ 6), не содержать в себе ничего подобного «придаванию, изъятию, сопряжению, связыванию, подсчитыванию и т. д.», т. е. как раз тому, что толкуется в качестве «мыслительных функций». Синтактическое строение, согласно лосевскому толкованию Гуссерля, лишь «предицируется» к эйдосам («последним субстратам»), лишь привносится в них в результате разного рода смен и череды интенциональных актов сознания, причем только на нисходящих этапах выражения этих «субстратов» в логике и/или языке. Соответственно и движение эйдосов также мыслится в гуссерлевой феноменологии как начинающееся лишь вместе, во-первых, с включением интенциональности сознания, его разных по типу актов и образованием ноэтически-ноэматических структур сознания и, во-вторых, с процессом выражения «результатов» в логических и/или языковых формах, всегда преломленно и непрямо модифицирующих эйдос и ноэматику (т. е. и синтактичность, и динамичность понимаются как функции подключения к сущности какого-либо из актов сознания, по своей природе меональных относительно самой эйдетики). Вследствие таких установок сама эйдетика фактически понимается как расположенная вне зоны действия каких бы то ни было процессуальных смысловых закономерностей.

Лосев предлагает иное: понимать эйдосы как сами в себе и статичные, и процессуальные, как сами в себе содержащие (до и вне интенциональных актов и ноэтически-ноэматических структур сознания, логики и языка) свою собственную синтактику и динамику – как во внутренней структуре, так и во внешнем «поведении». Эйдос сам в себе, говорит Лосев, одновременно есть «и единое, и становление» (ФИ, 81); разделение в эйдосе статичного и процессуального моментов условно, и на деле нет одного без другого (ФИ, 95). Общая и практически неизменно переходящая из текста в текст лосевская формула эйдоса гласит, что эйдос есть единораздельная цельность движущегося покоя самотождественного различия. Под этой целенаправленно парадоксальной вплоть до семантического коллапса диалектической формулой подразумевалось понимание априорно-эйдетического смысла как континуально-дискретного.

В основе общей лосевской картины континуально-дискретной природы эйдетической сферы лежит принцип «энергетизма», согласно которому – в его применении к данной сфере – априорная эйдетика есть энергийное или, что то же, смысловое самопроявление сущности, но не сама сущность. Все в эйдетике (и, соответственно, в подведомственных ей фрагментах ноэматики и ноэтики) в той или иной форме фундировано, по Лосеву, этой энергетической праосновой: не только синтактичность и динамичность априорных смыслов понимаются как «генетически» заложенные в эйдетику ее энергетической природой, но и сама номинальная «статичность» эйдосов понимается как особая форма проявления энергетизма, т. е. как содержащая в себе энергетическую потенцию к взаимосвязям и движению. [209]

Лосев усматривал в эйдетике многочисленные и разнообразные проявления процессуальности. Процессуальностью детерминируется прежде всего факт появления независимо от деятельности сознания «присозерцаемого» смыслового фона в случае интенционального высвечивания какого-либо одного эйдоса (так, эйдос отца сам по себе вне зависимости от актов сознания вызывает присозерцаемый эйдос сына). Не вдаваясь здесь в тонкости вопроса, напомним, что феноменологическое понятие «созерцание» чистых смыслов не имеет жесткой увязки с понятием «образ» (так и у Гуссерля – см. ЛИ, 73, в том числе – о «ненаглядном» представлении); речь в феноменологии должна, по Лосеву, идти об умном созерцании, об умосозерцании как самосозерцании замкнутого на себя ума, где образность, если и есть, отступает на вторые роли, уступая первые партии безобразной мысли и безобразному смыслу: моментам его рождения, формам его движения, круговращения, истончения, угасания, возрождения, его метаморфозам и вечному «вращению в себе» и т. д. (см., в частности, ФИ, 68–69).

Так происходит, по Лосеву, при каждой последовательности направленных на априорное интенциональных актов-ноэс: они вызывают к интенциональной жизни не только сам помещенный в фокус созерцающего луча смысловой «предмет», но и все то, без чего он – как самотождественный – реально не созерцаем (созерцать только нечто одно невозможно), а значит и не высвечиваем интенцией, и не мыслим, и не выражаем: одно нельзя мысленно созерцать как нечто цельное в смысловом отношении и статичное без соответствующего фона (в частности, без многого, и наоборот). Понятия фона и/или окружения – вполне в духе гуссерлевых описаний связной последовательности актов, отличие – в акцентируемых причинах и в дополнительных нюансах. Эйдос окружен у Лосева фоном безотносительно к актам созерцающего сознания – это его «собственное» окружение; кроме того, без всякого участия актов сознания эйдос не может созерцаться и без его априорной внутренней расчлененности (того же одного в том числе на многое же). Процессуальность усматривается, таким образом, и во внешних отношениях аттенционально акцентированного смыслового предмета с этим априорно присозерцаемым фоном, и во внутренней структуре каждого отдельно акцентируемого эйдоса, который предстает как одновременно единый и распадающийся на смысловые полюса и фрагменты различной степени и качества взаимного смыслового напряжения. Каждый акцентируемый интенциональным лучом сознания предмет начинает «на глазах» созерцающего сознания и вступать с окружающим априорным фоном в динамические смысловые реакции, и делиться внутри себя как смысловое ядро, т. е. каждый эйдос предстает в качестве смысла, пульсирующего изнутри себя и самодвижущегося на присозерцаемом априорном фоне. Эйдос Лосева – это своего рода энергетический смысловой заряд с актуальной и потенциальной смысловой валентностью, который одновременно целостно-един и синтактически разделен, одновременно и подвижен внутри себя, и вступает в особые синтактические и динамические соотношения вовне себя с другими эйдосами в качестве цельно-единого, порождая, тем самым, новые эйдетические комплексы, которые вновь и едины и раздельны, и покоятся и движутся и так ad finitum.

Выдвигая тезис о самоличной процессуальности эйдетики, Лосев, вместе с тем, не абсолютизировал ее, не изолировал ее от активности сознания. В реальном созерцании как последовательной совокупности актов то, что каждый эйдос предстает сознанию внутренне пульсирующим и внешне перемещающимся, как в магнитном поле, то в одну, то в другую сторону, то распадающимся, то вступающим в новоцельные образования по тому или по иному смысловому параметру, происходит, согласно лосевскому пониманию, под совместным влиянием, с одной стороны, свойств самого эйдоса, его априорного притяжения или отталкивания от той или иной «части» фона, с другой стороны – под влиянием ноэтики, т. е. изменений в интенциональной и аттенциональной активности самого сознания, смещающего созерцающий луч и тем создающего в созерцаемом и мыслимом нового рода комплексные смысловые образования, противостояния, сопоставления и единства. Существенный момент лосевского понимания в том, что это «совместное влияние» может быть при этом разнонаправленным, так что динамические смещения могут происходить в разных плоскостях и разных направлениях, наслаиваясь друг на друга. Применяя упрощенный образ, можно сказать, что феноменологическому умосозерцанию предстает, по Лосеву, не «картина», а «кино», равно зависимое в своей континуально-дискретной длительности и от априорной синтактичности самого созерцаемого («снимаемых» нестатичных событий), и от интенциональной активности движущегося созерцающего взгляда («оператора»), и от перемещающегося фокуса понимающей активности логики и языка («зрителя»).

Схожим образом описывал структуру, механизм и последствия аттенциональных передвижений интенциональных актов и Гуссерль, но у него речь шла, если продолжать наш упрощенный образ, в основном об активности и способностях «оператора» и «зрителя»: Гуссерль подчеркивал, что эйдос самодается каждому акту сознания в зависимости от его тетических характеристик не в полноте, а в своих строго определенных односторонних профилях, срезах, ориентациях; говорил о фоне и кругозоре, о луче интенционального взгляда, о поворотах этого луча, о совмещении нескольких интенциональных лучей, о модальности фокуса внимания и т. д. [210] Отличие в том, что у Гуссерля самой эйдетикой определяется только неустранимая односторонность восприятия эйдоса для каждого конкретного тетически определенного интенционального акта (каждый эйдос имеет свой способ как-данности для каждого типа акта сознания), строение же «цепочек» актов, конституирующих целостную смысловую предметность, и наполнение другими эйдосами того фона, на котором проступает исходный конкретный самодающийся эйдос в его своем способе как-данности, фактически понимаются Гуссерлем как детерминированные исключительно специфическими механизмами созерцающего сознания (сложным характером процесса взаимодействия его разноуровневых, сцепляющихся и напластовывающихся друг на друга актов). У Лосева фоновые «обстоятельства» созерцания, напротив, интерпретируются в своей определенной части априорно: как в значительной мере детерминированные – наряду, конечно, с деятельностью сознания – синтактической и динамической природой самого созерцаемого эйдетического смысла. Концептуальное различение и обособление этих двух типов «причин» процессуальности при их реальном сосуществовании в каждом конкретном интенциональном и мыслительном акте представляет особую проблему и для философии, и для логики, и для языка, включая внеэйдетические сферы (в частности, эта проблема – исходное различение и формы сведения точки зрения наблюдателя и «структуры» описываемого мира– лежит и в дискутируемом фундаменте современной нарратологии [211] ).

Делал Лосев и следующий шаг: он утверждал существование не просто независимых от актов сознания, но закономерных форм априорных смысловых движений в эйдетике и настаивал на том, что как минимум некоторые из этих априорных динамических закономерностей смысла могут быть доступны феноменологическому мышлению. Постулируя самодвижение и саморазвитие эйдетического смысла и наличие априорных динамических закономерностей в этом самодвижении смысла, Лосев вводил, тем самым, в эйдетический уровень, в дополнение к статичным гуссерлевым компонентам, некую априорную синтактику эйдетических смыслов, осуществляющуюся вне всякой зависимости от деятельности сознания. [212] Если отвлечься от эйдетического уровня, интересовавшего самого Лосева в первую очередь, то можно провести показательную параллель с внеположной референцируемой действительностью: самодвижения эйдетического смысла аналогичны самодвижущемуся референту, например, в историческом описании, так что в обобщенном смысле лосевское развитие гуссерлевых положений двигалось в том же – историческом и генетическом – направлении, что и у феноменологов второй волны.

Если вернуться к эйдетическому контексту, то в целом сознанию, по Лосеву, априорно даны и статичные смыслы (отрицаемые неокантианством), и закономерно воспроизводящиеся процессы саморазвития и самодвижения априорных смыслов (отрицаемые феноменологией). В лосевском концепте априорной синтактики содержится, как уже говорилось, некое «дополнение» к гуссерлевой статичности эйдосов – подчеркивание ее относительной условности. Да, статические «островки» в эйдетике есть, но феноменологически адекватно созерцать, эксплицировать и выражать в области априорного смысла, который по своему генезису есть энергия, что-либо в статусе абсолютно изолированного и независимого, единичного и статичного, по Лосеву, невозможно в принципе – не только потому, что так устроено сознание и/или созерцание, которые всегда процессуальны («актовы») в своих формах, но и потому, что статичной изолированной единичности в ее абсолютном понимании не может существовать в самой априорной эйдетике, всегда синтактичной и динамичной в соответствии со своим энергетическим генезисом. Статика здесь есть одно из измерений (или проявлений, порождений) динамики, и наоборот. Гуссерлев тезис об интенциональном высвечивании сознанием и конституировании в совокупности актов какого-либо одного самотождественно-цельного и статического эйдетического смысла оценивается Лосевым как установка на использование некоего абстрактного и условного механизма мышления, безусловно полезного в тех или иных частных «рабочих» целях. В реальном же феноменологическом умосозерцании такая изоляция и остановка, по Лосеву, невозможны: каждый выделяемый интенциональным лучом сознания эйдос (смысл) динамично связан со своим априорным фоном, окружающим эйдос одновременно и сразу же с момента его «высвечивания»; этот фон содержит взаимосвязанные априорные смысловые компоненты и разного рода процессы, которые никак не зависят от самого интенционального луча сознания, будучи проявлением не специфики сознания и его актов, а проявлением самой эйдетики – ее априорной синтактики (логос созерцает «согласную и объединенную картину» эйдосов; «подходя к этой картине», логос «сразу же наталкивается на факт взаимной смысловой, в данном случае – эйдетической, связанности созерцаемой им бесконечной картины» – ФИ, 166).

Мы столь подробно описывали введение Лосевым концепта априорной синтактики потому, что это не просто реплика Лосева в споре феноменологии и неокантианства: концепт априорной синтактики зачинает содержательную интригу всей лосевской философии языка. Ведь если утверждалось наличие динамических закономерностей в сфере априорного смысла, значит предполагалось и разработать ответы на череду сразу же возникающих вопросов: какова природа или «механизм» самих этих закономерностей в смысловых движениях априорной эйдетики и каким образом (какими путями, в какой форме и т. п.) они могут быть восприняты, эксплицированы и выражены сознанием? Лосев давал, как увидим, свои версии ответов на все эти вопросы. Понятно, что с их помощью Лосев предполагал также открыть дверь к искомому обогащению феноменологического описания за счет некоего аналога объяснения. Очевидно, что для всего этого требовались какие-то особые и новые решения, поскольку само по себе постулирование априорной синтактики еще не обеспечивает ни понимания ее природы, ни обоснования форм ее «схватывания» сознанием, ни феноменологической легитимизации чего-либо схожего с методом объяснения.