Непрямое говорение

§ 33. Трансформация феноменологического выражения в интерпретацию и коммуникацию. Параллельно с описанным выше введением в эйдетику процессуального аспекта Лосев проводил вторую, также опирающуюся на концепт языка линию трансформации феноменологии, связанную с принципиальным изменением в понимании гуссерлева принципа выражения. Обе линии трансформирования велись по разным маршрутам, но к общей цели – к языковому переосмыслению всех заостренных Лосевым спорных проблем. Введенная им эйдетическая синтактика привела к языковому (синтаксическому) переосмыслению диалектических закономерностей развития смысла, а принцип выражения был, соответственно, трансформирован Лосевым в интерпретацию и прямо коммуникацию, т. е. выражение как таковое было определено как всегда непрямое и имеющее отличную от прямого выражения телеологию: «Интерпретация – вот то слово и понятие, которое, к сожалению, до сих пор находило очень мало применения в философии… Вещь и ее интерпретация… – вот основная противоположность мысли и бытия, без осознания которой невозможна никакая философия. Вещь всегда дана в какой-нибудь интерпретации» ; [216] «Я почти первый в русской философии обосновал, что слово и имя – орудие живого социального общения…, подчинив этому другие более отвлеченные – и, в частности, логические и другие лежащие в основе науки– моменты» (ФИ, 19). [217] Здесь у Лосева две идеи. Саму по себе «интерпретативность» можно понимать в качестве развития гуссерлева выражения как тоже всегда модифицирующего процесса, иное дело – сплетение интерпретативности с коммуникативностью. В схематическом виде это различие между Гуссерлем и Лосевым можно зафиксировать следующим образом: признавая взаимосвязанность выражения как такового и извещения (коммуникативности), Гуссерль, тем не менее, проводил между ними функциональное разделение: «придание значения – в коммуникативной речи – каждый раз переплетено с некоторым отношением оповещения, и, в свою очередь, оповещение образует более широкое понятие именно потому, что оно может иметь место и без такого переплетения. Однако выражение развертывает свою функцию значения и в одиночестве душевной жизни…» (ЛИ, 35–36), т. е. Гуссерль разводил выражение и коммуникативность, понимая последнюю как направленную вовне сознания. Лосев, напротив, сблизил [218] выражение и коммуникативность почти, как мы увидим, до отождествления, причем произвел это сближение – существенное обстоятельство – в рамках сознания (т. е. в том числе и в гуссерлианском «одиночестве душевной жизни»). Это не частное, но кардинальное изменение – оно затрагивает все без исключения традиционные аспекты феноменологического рассмотрения сферы чистого смысла внутри сознания. [219] Разнообразную совокупность идей, индуцируемых лосевским сближением выражения с интерпретативной коммуникативностью, можно разделить на две основные темы: усмотрение интерпретации и коммуникативности, во-первых, в самой эйдетике как таковой и, во-вторых, в отношениях между эйдетикой и выражающими ее уровнями чистого сознания (логикой, диалектикой и языком).