Непрямое говорение

§ 117. Авторская позиция как типическая конфигурация точек говорения. Инсценированные смерть и самоубийство автора. Собственной единоличной и полноценной точки говорения у автора нет. Здесь можно мыслить, как кажется, лишь некое сложное негомогенное явление – «авторскую позицию», которую в самом общем и предварительном смысле можно понимать не как единую (одну) точку говорения, а как ту или иную типическую совокупную конфигурацию разновидностей я-позиции в составе описанных выше парных точек говорения (РЦ, КП, ДП, ДТ, «извне/изнутри») и как характерную манеру смен и наложений фокусов внимания, модальных и тональных сдвигов (разумеется, список параметров не исчерпывающий). Авторская позиция – это собственно «эгологический» полюс в интерсубъективном языковом пространстве. При всей значимости интерсубъективных расколов эгологического пространства, авторская позиция как позиция «я» остается для высказывания, по всей видимости, конституирующей силой – ведь и номенклатура, и чередования, и наложения разных типов точек говорения поддаются описанию как именно ее разнообразные текущие передвижения по этим точкам говорения, ее коалиции с ними, ее наложения и ее я-модификации, соответствующие этим типологическим разновидностям точек говорения.

Авторская позиция всегда расщеплена, как можно толковать, исходя из описанного выше, на несколько «ликов»: обращенный к «он» (РЦ-Я), в том числе ко вторичному автору, если таковой используется, к «ты» (КП-Я), к «мы» (ДП), к «оно» (ДТ). Однако эта расщепленность ведет не к рассеиванию и распылению смысловой авторской позиции (к смерти автора), а к ее упрочиванию за счет большей дифференцированности и детализации. Авторская позиция может пользоваться не всеми из этих «ликов», но тот или иной их набор наличен всегда. [420]

Авторские позиции не были бы значимыми, если бы они не могли быть типологическими. Если искать стержень для типологии авторских позиций, то прежде всего, вероятно, здесь можно надеяться на обнаружение характерных наборов точек говорения и типовых особенностей их инсценируемой конфигурации (но пока это только обозначение вектора далекой перспективы). Можно в качестве типологического параметра принять и степень нарастания и/или угасания смысловой энергии авторской позиции, в частности – тематическую и тональную ступени саморедукции авторского голоса в двуголосых конструкциях (т. е. в конструкциях с чужим РЦ). Как пример возможных по этой градации типических авторских позиций можно привести бахтинское различение монологической и полифонической авторских позиций в романе. Подробно этот способ различения был описан выше (в статье о двуголосии), здесь воспроизведем лишь общую схему возможных ступеней саморедукции авторского голоса. Таких ступеней можно выделить (если отвлечься от переходных явлений) три: на первой ступени РЦ-Я и КП-Я полнозвучны в обоих – тематическом и тональном – отношениях. Доминируя в романе, они осуществляют на этой ступени и тематические, и тональные вторичные предикации всех чужих точек говорения, в той или иной степени и модальности объективируя и овеществляя их. На второй ступени авторский РЦ «отказывается» от тематической объективации и тематического подавления чужой точки говорения, но сохраняет возможность ее тональной – семантически не явленной (непрямой) – оценки. На третьей ступени РЦ-Я «отказывается» и от тематического выражения, и от несемантизованной тональной оценки чужих точек говорения. В грубом приближении первая и вторая ступени соответствуют монологической авторской позиции (первая ступень – условно «прямое» авторское слово из РЦ-Я и КП-Я; вторая – различные формы вторичного автора), третью ступень двойной саморедукции авторского голоса можно интерпретировать как соответствующую «полифонической» авторской позиции.

Мы отвлекаемся здесь от обсуждения бахтинской идеи «полифонического романа» по существу; о двух возможных, с нашей точки зрения, версиях ее интерпретации – мягкой и жесткой – см. статью «Двуголосие в соотношении с монологизмом и полифонией». Здесь нам важно зафиксировать, что отказ авторской позиции от обеих лингвистических половинок активности РЦ-Я не означает «смерти автора», «в живых» остается «чистый автор»: хотя он непосредственно не говорит – ни тематически, ни тонально, но именно в его компетенции остаются комбинирование чужих точек говорения, их наложения, взаимные тематические и тональные пересечения, коалиции и т. д. Можно, как кажется, думать, что в распоряжении такой авторской позиции остаются, как минимум, функции КП-Я; особо наполнена, по-видимому, при такой авторской позиции и рамочная (жанровая) точка говорения «мы», так что отказ от тематизма и тональности (как и в случае нейтрального сознания и нейтральной модальности) – не смерть или лингвистическое самоубийство автора, а одна из разновидностей авторской позиции (или авторской функции). С точки зрения феноменологии говорения, в высказывании не может не быть авторской позиции (или функции) – поскольку не может не быть точек говорения.

Если в философии «смерть субъекта» (чистого Я), тем или иным образом связываемого с автором, может расцениваться в концептуальном плане как свершившееся или свершаемое событие, то для феноменологии говорения и соответствующей типологии авторских позиций вопрос о том, действительно ли возможно это событие, т. е. осуществимо ли полное «умертвление» автора и погашение его активности, имеет иной смысл. И в том случае, если субъект в авторской ипостаси действительно смертен, и в том случае, если его смерть – вопреки «медицинскому заключению» философии или предсмертным запискам самого автора-самоубийцы – фиктивна, в типологии авторских позиций тем самым «самовычленяется» среди прочих и такая «ячейка», такая типическая композиция точек говорения, в число конститутивных операторов которой входит презумпция отсутствия (смерти) я-модификаций местоименных позиций. Смерть автора должна демонстрироваться в конфигурации точек говорения – иначе она не будет ощутима; это – один из возможных инсценируемых речью артефактов восприятия, а не реальное свойство речи. Позиция инсценируемой смерти автора, имеющая свои специфические особенности и характерологические детали в свойственной ей конфигурации смен точек говорения, ФВ, модальностей, тональности и т. д., именно как таковая «специфическая форма» может и должна быть вписана в качестве одной из частных разновидностей авторской позиции в ряд других типологических позиций, в том числе основанных на презумпции «живого» автора. Наверное, можно полагать и большее: феноменологически можно различать и описывать не одну, а несколько версий «позиции умершего автора», которые отражают либо различные этапы и формы самопогашения или «умерщвления» авторской активности (или этапы и формы возрождения авторской личности), либо имеют различающиеся интенции и телеологию.

То же и в обратном случае, т. е. в случае обоснованного философского сомнения в возможности абсолютно субъективной речи. При утверждении о том, что в каждом «ошибочно» претендующем на абсолютную субъективность высказывании всегда наличны те или иные моменты, не зависящие от говорящего субъекта и, напротив, на него влияющие, позиция с установкой на абсолютное доминирование автора также должна тем не менее получить свою нишу в искомой типологии авторских позиций, т. е. должна быть описана в своих характерно определенных специфических особенностях в манере комбинирования точек говорения, телеологически направленных на достижение эффекта абсолютного доминирования я-позиции (хотя бы никакая конфигурация точек говорения никогда такового и не достигала бы).

Философские дискуссии о судьбе субъекта и интересующие нас здесь характеристики типов авторских позиций, с одной стороны, лежат, таким образом, в разных плоскостях, не предполагающих прямого переноса принятых решений друг в или из друга («умерщвление» субъекта в философии приводит к увеличению количества поддающихся феноменологическому усмотрению типологических позиций автора), с другой – эти плоскости тем не менее взаимоотражаемы. Язык богаче всего, что можно так или иначе концептуализировать (в гипотетический момент концептуального схватывания его «последней тайны» язык самим фактом этого схватывания опять обрастает непознанными пространствами). В пределе можно думать, что каждая цельная философская концепция субъекта преломленно соответствует той или иной реальной типической форме авторской позиции, которая никак генетически не зависима в своей имманентной присущности языковой жизни от соответствующих философем о статусе субъекта, появляющихся по своим собственным «философским» причинам и в темпоральной несогласованности с формированием самих авторских позиций. И наоборот: каждый присущий языку тип авторской позиции нашел, находит или принципиально может найти свою корреляцию в философской рефлексии о субъекте.