Непридуманные истории (сборник)

– Ну, не пил, а сейчас хочется. Я ведь, дочка, проталет… прота… – ему никак не удавалось выговорить слово «пролетариат», и он махнул рукой. – Ну, словом, мы из рабочих. У меня и отец был рабочий, и дед был рабочий – целая династия. Отец мой на Путиловском работал еще при царизме, тридцать рублей получал, а между прочим, корова тогда пять рублей стоила. Шесть коров получал, вот так! Рабочий класс, дочка, – это же движущая сила революции. Это мама твоя из кулацкой семьи, они собственники, вот за Бога и держатся. А нам, протале… протале… ну, словом, нам, рабочим, нечего терять, кроме своих цепей, мы должны за советскую власть держаться, а она Бога не признает. Так что ты плохо о папе не думай, у нас с мамой идиотические, тьфу ты, то есть я хотел сказать – идеологические расхождения.

Он придвинул к себе тарелку и замолчал, в раздумье помешивая ложкой суп. Потом снова заговорил:

– Я ведь, доченька, маму твою за геройство полюбил.

– Как это, папа? – удивилась Вика.

– А вот так. Сорок второй год, наши отступают по всем фронтам. Фашисты к Волге у Сталинграда выходят. А у нас – приказ товарища Сталина эвакуировать авиационный завод из Воронежа в тыл, сюда, в Куйбышев. Демонтируем мы завод, оборудование грузим в эшелоны, а тут немецкие бомбардировщики налетели – такое началось! Ну, меня осколком и ранило. Лежу, кровью истекаю, думаю, конец пришел. А мама твоя под бомбами ползет ко мне. Перевязала рану да меня, бугая, до медпункта на себе, маленькая, худенькая, но все же доволокла, не бросила.

Отец рассказывает, а Вика видит, как по его щекам текут слезы. Никогда она не видела, как отец плачет. Сама тоже зарыдала, кинулась к нему на шею:

– Папа, папочка, а ты вернись, пожалуйста, мама простит!

– Нет, доченька, я твою маму знаю, крепче кремня она. Не простит… Да и я тут, потому что выпил, а так – бесполезно.

Отец встал и тяжелой походкой направился к двери.

– Папа, я за тебя молиться буду Божией Матери «Взыскание погибших».

Отец обернулся и долго смотрел на дочь, а она – на него.

– Молись, доченька, если Бог есть, я думаю, Он твою молитву услышит.

…Подошел долгожданный день Святой Пасхи. Перед тем как пойти на ночную службу, мама с Викой тщательно подготовились.

На Пасху подходы к собору перекрывались нарядами милиции и комсомольскими дружинами, чтобы не пропускать в храм молодежь и детей. В прошлую Пасху Вику развернули назад, не пропустив в собор, но в этом году они решили пойти на маленькую хитрость. План был прост. Недалеко от собора в одном из глухих дворов Вика переоделась. На ноги надела старые боты, поверх своего нарядного платья – старый мамин халат и большой темный платок, надвинув его глубоко на глаза. Она сгорбилась и под руку с мамой благополучно прошла в собор через все кордоны милиции и патрулей. В соборе, радуясь, что сумела обвести вокруг пальца богопротивников, Вика скинула халат и платок и переобулась в туфли. Когда закончилось это преображение из старушки в девочку-школьницу, она подняла глаза, и душа ее прямо похолодела от страха. С наглой ухмылкой на нее глядел Игорь Белохвостов, ученик 10 «Б» класса их школы. На рукаве его красовалась повязка, означающая, что он – в комсомольском патруле.

– Так-так, – сказал он, – тебе, Серова, надо в школьной самодеятельности участвовать, прямо актриса. Я, правда, тебя еще у входа заприметил. Не хочу школу нашу позорить, а то сейчас бы уже доложил куда надо.

Пасхальная радость была омрачена. Но когда по всему храму зазвучало многоголосое «Христос воскресе!», Вика забыла на время свои беды и вся ушла в искрометное и светоносное пасхальное богослужение.

В понедельник Вику вызвали к завучу по воспитательной работе Зинаиде Никифоровне.

– Ну, – строго сказала завуч, пронзая взглядом потупившуюся Вику, – рассказывай, Серова, что ты делала в церкви ночью.

– Была на службе, – чуть слышно произнесла Вика.

– Громче! Я не слышу! – властно потребовала Зинаида Никифоровна.

– Была на службе, – повторила Вика.

– И что ты там делала, на службе?

– Молилась Богу.

– Ах, она молилась, – всплеснула руками завуч, – она, советская школьница, молилась Богу, вы только подумайте! Ты что же, веришь в Бога? Отвечай, что ты молчишь?!

– Да, верую.

Тут Зинаида Никифоровна, не выдержав, выскочила из-за стола, подбежала к Вике, схватила ее за плечи и стала трясти, приговаривая:

– Тогда скажи мне, где твой Бог? Ну, где Бог?

«Господи, помоги мне! Господи, помоги!» – повторяла про себя Вика.

И вдруг какая-то сила подбросила ее голову вверх, она прямо посмотрела на Зинаиду Никифоровну и, чуть не заплакав, произнесла:

– Он сейчас здесь.

– Где – здесь? – опешив от такого ответа, воскликнула завуч, невольно озираясь кругом. – Я никого не вижу, кроме нас с тобой. Да хватит нести всякую чушь! Иди пока, будем разбираться с твоими родителями.

Выйдя от завуча, Вика увидела только что вывешенную в коридоре стенгазету, на которой была изображена карикатура: Вика с клюшкой в руках идет в храм, с шеи ее свешивается больших размеров крест, который своей тяжестью пригибает ее к земле, а внизу подписаны стихи: