Неприкаянные

— Молока? — недоверчиво переспросил Меджа. — Зачем? Сколько молока?

— По пятьдесят, по восемьдесят бутылок в день. В течение недели.

— Зачем?

— Жена родила мне ребенка, — Майна говорил с видом озабоченного отца, — по у него не оказалось рта, чтобы сосать грудь. Ему нужно было молоко, вот я и воровал.

— И ребенок, не имея рта, выпивал по пятьдесят бутылок в день? — с улыбкой спросил Меджа. — Весь в отца пошел. Я не удивлюсь, если ты скажешь, что он уже и разговаривать умеет.

— В этом все и дело, — сказал Майна. — Ребенок заявил, что не любит молока, поэтому мне пришлось пустить его в продажу. Ну и, конечно, тут вмешалась полиция.

Наступило молчание. Арестанты, зевая, настраивались спать.

— Ты не сказал, на сколько тебя осудили, — напомнил Меджа.

— На один год. Через четыре месяца выпустят. Так что без меня тут останешься. Но ты не беспокойся. Я тебя еще застану здесь, когда снова сюда вернусь.

Кто-то захрапел. В тишине барака этот храп звучал как рев бульдозера, работающего на полную мощность. Меджа повернулся на бок. Майна последовал его примеру.

— Выключай мотор! — крикнул Меджа храпуну.

Никакого эффекта.

— Эй, стукните его, чтоб заткнулся.

— С удовольствием, — ответил чей-то голос.

Раздался глухой удар. Храпун заворчал, повернулся на бок и снова заснул, бормоча что-то невнятное. Храп прекратился.

Меджа вздохнул и натянул на голову одеяло, от которого сильно пахло ДДТ.

Лампочка бросала тусклый свет на укутанные в одеяла тела. За стенами камеры спала вся тюрьма, кроме надзирателей и охранников на сторожевых вышках. Со стороны шоссе донесся гудок автомобиля, мчавшегося сквозь ночь по направлению к спящему городу.

11

Дождь лил не переставая в течение трех месяцев. Ручей, отделявший деревню от полей, превратился в бурлящий поток, люди не могли проникнуть на поле, чтобы взглянуть на посевы.

Сначала поля жадно впитывали влагу, и к черному холодному небу потянулись стебельки кукурузы. Но дождь все шел и шел, и вот уже из промокшей земли вылезли украдкой и распустили первые листки пучки зловредной сорной травы. Они ждали, что из деревни придут люди и выдернут их, но никто не приходил; тогда молодые всходы выпустили следующую очередь темно-зеленых листьев и замерли в ожидании. Стебли кукурузы тоже подросли и окрепли, начали развиваться стержни початков. Дождь лил не переставая, крестьяне не появлялись, и сорняки осмелели и принялись расти наперегонки с кукурузой, ослабляя, а то и заглушая менее рослые стебли. Скоро они созрели, посеяли вокруг себя семена. Появились и тоже устремились к страшному черному небу новые всходы молодых здоровых сорняков. И опять не пришли крестьяне — ручей все еще невозможно было перейти.

И вдруг, однажды утром, тучи исчезли, солнце залило синее небо ярким теплым светом. Паводок через несколько дней сошел, и крестьяне взялись за уничтожение сорных трав, уже достигших к этому времени гигантских размеров и сильно угнетавших кукурузные стебли. Работа эта требовала быстроты, ибо все говорили, что дождь наверняка скоро возобновится. Закончив прополку, люди стали ждать дождя. Но дождя не было ни в тот месяц, пи в последующий. Его по было целый год.

Кукуруза начала рыжеть, речка постепенно мелела и и конце концов высохла до самого дна. Подул холодный ветер, закрутил пыльные вихри. Кукурузные стебли не могли ни расти, ни снова уйти в землю, им оставалось только беспомощно стоять, отдавшись воле ветра. С каждым днем они все больше и больше выгорали от зноя.

В деревне, по другую сторону речки, слышались печальные голоса крестьян, смотревших с мольбой в глазах на безбрежное синее небо и не находивших на нем ни единого облачка. Истощились запасы продовольствия, и женщины плакали, высыпая в котелки остатки зерна.

Послали за сельским колдуном. Тот достал свои принадлежности, долгое время висевшие за ненужностью на стропиле крыши, и разложил их на черном от копоти коврике. Сначала богам, а потом богиням были принесены в жертву петухи. Но это не помогло. По-прежнему горячий огненный шар поднимался каждое утро в точно определенное время над горизонтом, нисколько не смущаясь горем и страданиями, которые причинял земле. Колдун, поняв свое бессилие, сложил талисманы, коврик и повесил обратно на стропило, потом пожал сутулыми плечами и лег на тюфяк в углу хижины. Он сделал все, что мог — пусть теперь боги решают. А солнце между тем поливало порыжелые кукурузные поля своим палящим, губительным светом.