Неприкаянные

Меджа доплелся до ресторана и открыл дверь. Перед ним стоял управляющий. Прежде чем начать разговор, он, как и следовало ожидать, смерил парня взглядом.

— Чего тебе? — спросил он наконец.

— Работы, — робко ответил Меджа.

Управляющий снова осмотрел его с ног до головы.

— А что ты умеешь делать?

— Все что угодно, — быстро ответил Меджа.

— Специальность?

Меджа сделал глубокий вдох. Он решил произвести на управляющего благоприятное впечатление. На этот раз он уж не ударит лицом в грязь.

— Средняя школа, аттестат зрелости, отличные оценки по…

— Это не специальность, — оборвал его управляющий. — Экзамены все сдавали. Я спрашиваю, какой у тебя практический опыт?

У Меджи вытянулось лицо, он снова почувствовал слабость в ногах. Сильно заныло в желудке, язык точно прилип к гортани.

— О-опыт?

— Да, опыт, — повторил управляющий, глядя на несчастного парня. — В поварском деле школьные знания — плохие помощники. Ну, так как же? Пищу готовить умеешь?

— Могу похлебку… и кашу.

— Вот так блюда, — ухмыльнулся управляющий.

Меджа смущенно переминался. Чувство страха одолевало его все больше и больше.

— Могу также подметать пол, мыть посуду и… рубить дрова, — уныло добавил он.

— Мы дровами не топим.

Меджа хотел еще что-то сказать, но не нашелся и так стоял, сгорбившись, вперив взгляд в чистый пол конторы. Управляющий начал сердиться.

— Нет у меня вакансий.

— Прошу вас… пожалуйста.

— Ахмед! — громко позвал управляющий.

Меджа понимал, что упорствует во вред самому себе, но не уходил. Он был убежден, что не может больше жить там, где живут бродячие собаки. Его место здесь, в ресторане, и нигде больше. Он решил бороться. Но борьба оказалась неравной. И недолгой. Он еще бормотал что-то о своих отметках по математике, физике и химии, а уже оказался у выхода, весь в синяках и без пуговиц. Двое верзил вместе с управляющим вытолкали его на улицу.

В тот вечер он чувствовал себя настолько подавленным, что готов был хоть в петлю лезть, лишь бы положить конец страданиям. Ему было противно возвращаться на ту улочку, где его ждал Майна, однако, послонявшись без цели по городу, он понял, что больше ему идти некуда. Так и вернулся к товарищу, злой на всех, в том числе на Майну. Но постылей всего был ему жестокий мир, в котором не нашлось места для таких, как он, несмотря на его знание математики, физики и химии.

Меджа не притронулся к пирогу, предложенному Майной, хотя и нехорошо было пренебрегать вниманием товарища.

— Это у тебя пройдет, — сочувственно сказал Майна. — Забудь-ка ты о своих школьных успехах и поучись жить на свете. На себя надо надеяться, а не на аттестат зрелости, черт бы его побрал. Знаешь, Меджа? Теперь я не пошел бы в школу, даже если бы мне за это платили. Почему? Я прожил здесь год и понял: проку от учения — никакого. Мне, по крайней мере, оно ничего не дало.

Меджа сердито взглянул на него.

— Не кипятись, Меджа. Это не поможет. Посмотри лучше, во что превратились твои ботинки. И костюм. С тобой теперь никто разговаривать не будет. А на центральные улицы и соваться нечего. Оглянуться не успеешь, как тебя оттуда попрут.

Слушая Майну, Меджа начал прозревать. Верно, не для них эти красивые улицы с шикарными магазинами, с неоновыми рекламами. В большом городе их грамота годится разве только для того, чтоб написать свое имя. Выбора нет: если не хочешь угодить в тюрьму, влачи на задворках нищенское существование, которое Майна называет «процветанием».

Медленно тянулся вечер. Меджа сидел и обдумывал то, что сказал ему Майна. Да, такова жизнь, и никуда от нее не уйдешь. Мысль эта начинала его успокаивать. Уж Майна-то знает, что значит жизнь в большом городе, каковы тут законы и порядки, знает об извращенных нравах и о том хорошем, с чем ему иногда приходилось здесь сталкиваться. В большом городе, сказал Майна, каждый думает только о себе, на других ему наплевать — пусть заботятся о себе сами. Жизнь — это игра, в которой каждому отведена своя роль, и только эту роль он обязан играть.

Они сидели у канавы за супермаркетом и ждали, когда опять подъедет машина для сбора мусора. До этого устраиваться на ночлег нельзя, иначе рискуешь попасть вместе с мусором на свалку в пяти милях от города. Поэтому всякий раз, как только они замечали приближающегося сторожа или полицейского, им приходилось прятаться в широкой канаве. Если бы они этого не делали, то должны были бы объяснять, почему болтаются здесь, а не сидят у себя дома. Не скажешь же им, что твой дом — это мусорный бак.

Быстро сгустились сумерки, зажглись тусклые уличные фонари. В ночном воздухе повеяло холодом, и разговаривать стало трудно — стучали зубы.

Около десяти часов вечера приехали уборщики и очистили их «дом» от мусора. Меджа и Майна вылезли из своего убежища и смотрели, как огромная машина поглощает содержимое соседних баков. Вот она наконец уехала. Убедившись в том, что поблизости нет ни одного полицейского, они перебежали дорогу и залезли в самый большой из стоявших возле супермаркета баков. Там они прижались друг к другу, стараясь согреться, и тотчас заснули, опьяненные резким запахом гнилых овощей.