Неприкаянные

Затаив дыхание, слушал Кунходжу старший бий. Каждое слово применял к себе. Спрашивал: может ли жизнь человека быть похожей на весну? Весна чиста. Человек же, как зимнее небо, то в черных тучах, то в голубизне. То добр, то зол. То нежен, то жесток. Жизнь другому, верно, подарил он. Оставляет после себя двух сыновей Айдос. Принес ли счастье и радость людям? Хотел принести, бог тому свидетель. О народе своем думал всегда. Не сумел, однако, осуществить желаемое, не создал ханство каракалпакское.

— А смерть? Смерть какая служит примером? — спросил Айдос у поэта. Смерть старшего бия еще впереди. Волен избрать он конец свой.

— Подобная осени, — ответил Кунходжа. — Посаженное человеком дает плоды осенью, и если он сам соберет урожай дел своих, то расстанется с миром поздней осенью. Не успеет собрать, покинет мир ранней осенью. Печальное это расставание, но мудрое. Людям останется все. И дело, и плоды, и память об ушедшем. Кто ушел рано, тот останется среди людей.

«О смерти Кунходжа сказал правильно, — решил Айдос. — Дело ушедшего рано продолжат люди. Торопиться поэтому надо. Я собрал юных, чтобы проститься с ними, сказать напутственное слово тем, кто остается после меня».

Он посмотрел на степняков. Все еще возбужденные, они переговаривались друг с другом, не обращая внимания ни на старшего бия, ни на поэта Кунходжу. Пора!

— Братья!

Его не услышали. Или голос бия стал совсем тихим, или не ко времени прозвучал он. Наверное, не ко времени. Стук копыт, тревожный, напористый, привлек внимание степняков. Со стороны Аму мчался всадник. Мчался прямо к аулу старшего бия, торопился вроде бы на состязание молодых степняков.

Издали трудно было разобрать, кто скачет. Но что свой, каракалпак, догадались сразу. Чернела на голове всадника меховая шапка.

Тревога охватила степняков. Если нахлестывает неистово коня всадник, значит, беда гонит его к людям. Помощи ищет у них. С радостной вестью так не спешат, в радости не загоняют коня.

Недоброе предчувствие сжало сердце Айдоса. Судьба опять шлет ему испытание, продлевает небо тропу его жизни. А нет у него сил идти по ней, нет желания бороться.

Раздалось кольцо, пропустило верхового в середину, где стоял старший бий.

Верно, несчастье привело степняка в аул Айдоса. Он был бледен, губы его дрожали, в глазах стоял ужас. Степняк вез мертвеца. Окровавленное тело, как переметная сума, свисало по обе стороны седла.

— Ата-бий, мы убили главного сборщика налогов Музафара! — сказал всадник.

Айдос всмотрелся в обезображенное лицо мертвого. Не узнал: Музафар это или нет? Не поверил степняку и спросил:

— Вы убили его, спасая котлы свои или защищая честь семьи?

— Честь семьи, — ответил всадник, — Он глумился над очагами предков наших.

— Джигиты! — позвал молодых Айдос. — Прибейте тело Музафара к южным воротам. Пусть все знают, как наказывает народ своих притеснителей.

Десятки рук стянули труп с лошади и понесли к воротам Аи дос-калы.

— Брат мой! — вмешался Маман. — Вывешивая тело слуги хана на воротах, ты объявляешь войну самому хану.

Взыграла спесь в бие. Почувствовал он себя прежним Айдосом. Ответил задиристо:

— Если ты понял это, Маман, значит, поймет и правитель Хорезма. — Крикнул вслед джигитам:-Прибейте тело повыше, чтобы и в Хиве было видно!

Всадник, привезший труп Музафара, спросил робко: Кому теперь платить налог-то?

— Никому, — ответил Айдос. — Твой аул и все аулы степи освобождаются от уплаты ханского налога.

Маман опять вмешался:

— Не дадите хану двадцать тысяч тилля, он возьмет двадцать тысяч жизней. Понимаешь ли ты это, Айдос?

Охладить должны были Айдоса слова Мамана. А не охладили. С решимостью прежней он сказал:

— Сколько бы ни взял хан наших жизней, не склоним перед ним головы!

Юные степняки, принимавшие участие в состязании, растерянно глядели на Айдоса. Перемена в старшем бии и пугала, и радовала их.

— Дедушка-бий! — подошел к Айдосу юный Ерна- зар. — Это — война?

Произнесено было уже страшное слово Маманом. В запальчивости, правда, произнесено. Можно ли повторить его, осознав все, что произошло и что должно произойти. Подумал Айдос, спросил себя и ответил Ер-назару:

— Война, сынок!

Надо было еще спросить степняков. Возбужденные, с горящими гневом глазами, стояли они перед старшим бием.

Убив Музафара, убьем ли остальных притеснителей? — сказал Айдос, обращаясь к толпе.

— Убьем! — как эхо повторила толпа.

Маман, своенравный, несговорчивый Маман, протянул к Айдосу руки:

— Брат мой! Ты всегда водил войско хана против народа своего, поведешь ли теперь народ свой против войска хана?

Кольнул больно старшего бия Маман. Прошлое-то не простым было. Не предавал свой народ Айдос. Объединить хотел под властью хана. Но не время объяснять все это, не время каяться. Потому, уняв боль сердца, сказал Маману и всем степнякам Айдос:

— Если пойдут за мной!

— Пойдут, — заверил Маман.

Не помнили люди прошлого. А если и помнили, то только хорошее, мало ли, много ли его было. Не хотел зла степи Айдос, добра хотел — это знали люди. И закричали дружно:

— Веди нас на хана, Айдос-бий! Повел Айдос степняков.